Антология "Фантасты об искусстве"
Составитель: Алексей Звероловлев
Владимир Аренев. Нарисуйте мне рай
Светлой памяти
бессмертного Флорентийца
Между рассветом и закатом снова
Пучина тягот, вспышек и агоний:
Тебе ответит кто-то посторонний
Из выцветшего зеркала ночного.
Вот всё, что есть: ничтожный миг без
края, -
И нет иного ада или рая.
Х.Л. Борхес
- Каким вы представляете себе рай, молодой человек?
Он не знал. Никогда об этом не задумывался.
Даже сейчас, лежа на больничной койке, загипсованный от пяток до
подбородка, - не задумывался. Хотя, наверное, надо бы... но когда, перебегая
дорогу, увидел выскользнувшую из-за поворота "Жигулюху" - было поздно, а
теперь... теперь и вовсе ни к чему. Жив ведь; доктор сказал, что "помирать
вам рановато, молодой человек".
Так зачем теперь спрашивает?
Данька вяло махнул рукой-клешней (вся в бинтах и зудит невыносимо!):
- Не знаю, - ответил. - Рай? Н-ну, он такой, понимаете, в облаках, с
ангелами нимбастыми и с этими... с воротами. Кованая решетка, замок амбарный
и... и колючая проволока по верху натянута, чтоб кому не положено, не
лазили.
- Забавно, - доктор почесал сизоватую щетину на подбородке и кивнул -
больше, кажется, самому себе. - А почему именно так?
- Какой же рай без облаков и ангелов? А проволока... не знаю,
представил вдруг. А вы почему спрашиваете, Михаил Яковлевич?
- Вы ведь художник, верно? - Он перехватил Данькин огорченный взгляд на
забинтованную руку и улыбнулся: - Не переживайте, рисовать сможете. Через
пару месяцев, если будете себя прилично вести и соблюдать все предписания, я
еще увижу, как вы танцуете! А насчет рая... может, когда-нибудь мы вернемся
к этому разговору. Пока отдыхайте, набирайтесь сил.
Он ушел, оставив после себя крепкий, чуть сладковатый запах табака и
надежду, неожиданную и неуместную.
Танцевать... С кем Данька будет танцевать через пару месяцев?..
Медсестры сказали, что позвонили Ларисе и передали через младшего брата
насчет Даньки - мол, в больнице, но ничего серьезного. Данька, как только
пришел в себя, умучил медсестер и нянечек вопросами, один раз перезванивали
при нем, но тогда никто трубку не взял. "Да не волнуйся ты, - успокаивала
Ксения Борисовна, медсестра, чем-то неуловимо похожая на Данькину маму. - Мы
и адрес заставили записать, и повторить, чтобы не ошибся. Приедет она,
обязательно приедет. Может, все-таки бабушке твоей сообщить?"
Тут Данька заартачился: после смерти родителей бабуля одна его ростила,
всё пенсию копила, чтобы он смог поехать в город в художественный поступать.
Данька, конечно, и свои сбережения имел, ему б хватило, но она тогда
ухитрилась тайком в чемодан сунуть, только в общаге и обнаружил. Потом
присылал ей, сколько мог... но редко, стипендии едва хватало.
В общем, если бабуля, не приведи господь, узнает (и если ее тотчас
кондратий не хватит от переживаний), - приедет, конечно. Но с деньгами у нее
и так туго, да и чем она поможет? - только зря тревожиться будет.
Он объяснил всё Ксении Борисовне, и та пообещала телеграмму не
высылать. И продолжала звонить Ларе - безрезультатно. Трубку никто больше не
поднимал, сплошные долгие гудки - и думай, что хочешь.
Тяжелее всего Даньке было по ночам: из-за сильного зуда под гипсом спал
он урывками, наполненными до краев бредом и потом.
Данька лежал в палате один, три другие койки пустовали. Иногда включал
радио, но оно ловило единственную программу, общегосударственную, с
безумными фольк-песнями молодящихся певцов-перестарков и суконными
новостями. Новости неизменно начинались и заканчивались сообщениями о
наводнениях, террористах и отравившихся школьниках. Зато из коридора
доносились другие, от "Старушек-FM": выползавшие погреться больные скрипели
о домашних склоках, о болячках, сплетничали о медперсонале.
- А Яковлевич-то, - шептала бабка, похожая на ожившую мумию времен
какого-нибудь Тутмоса Минус Первого, - Яковлевич, говорят, опять в загул
собирается.
- В отгул? - поправляла ее новенькая.
- Не в отгул, а в загул, - со смаком кряхтела "мумия".
Согласно "Старушкам-FM", интеллигентный с виду Михаил Яковлевич имел
обыкновение примерно раз в два месяца пропадать дней на десять. Причем
бывало, к нему домой звонили или наведывались коллеги - и неизменно
обнаруживали, что в квартире никого нет. Версии ходили по больнице самые
разные - от банальных запоев ("а как же! на такой работе и не пить?..") до
таинственной любовницы в другом городе. Скучающий Данька строил свои
предположения, даже подумывал о том, чтобы, как Ниро Вульф, не выходя из
комнаты, расследовать таинственное "дело о пропадающем докторе", - но для
этого нужен был помощник, способный комнату покидать. Вот если бы Лара!..
Ну да, всё в конце концов скатывалось к одному. И изучая в вечерней
полутьме авиабазу комаров на потолке (скоро, скоро пойдут в атаку!..),
Данька мучился мыслью, что пока он отлеживает здесь бока, с Ларисой
случилось несчастье. Ночь подсовывала доверчивому воображению живописные
картины, одна ужаснее другой. Утро тоже не приносило облегчения, а днем
Данька проваливался в полусон, покачиваясь на волнах "Старушек-FM" и
удивляясь, как комарам удается прокусывать гипс.
Иногда ему казалось, что во внешнем мире время отменили - везде,
навсегда. В палате не было часов, не было вообще ничего, что изменялось бы
хоть как-то, и Данька подумывал даже о робинзоновых зарубках на чем-нибудь -
на тумбочке, что ли? - когда Михаил Яковлевич исчез в очередной раз. Врач
вернулся спустя девять дней, помятый, с замедленным взглядом, - и вот
тогда-то завел разговор про рай.
Данька вспомнил об этом, когда Ксения Борисовна снимала гипс с его
руки. Вопреки просьбам, карандаш Даньке не дали, велели делать такие и сякие
упражнения для рук, остальное, мол, приложится. Он не спорил и только
продолжал спрашивать про звонки Ларе.
По-прежнему - безрезультатные.
Спустя какое-то количество завтраков-обедов-ужинов - и процедур,
процедур, бесконечных, мучительных процедур! - Даньке разрешили вставать.
Принесли костыли, похожие на забинтованные грязной изолентой лошадиные ноги.
Резиновые нашлепки-копыта стерлись, и когда Данька ходил, костыли стучали -
будто колотил кулаками из гроба киношный зомби.
Первые путешествия назывались "туда и обратно", то бишь, от койки до
койки. И потом - ноющая, рвущая нервы боль в бедре и колене, клятвы самому
себе "пару деньков отлежаться" - а назавтра опять: от койки к койке, назло
всему, назло боли, назло маленькому перепуганному мальчику, который прячется
в глубинах души и умоляет о пощаде.
Михаил Яковлевич, видимо, счел Данькино усердие чрезмерным: велел
выдавать больному костыли на строго определенный срок и снабдить карандашом
с бумагой. Междукоечные прогулки сразу сократились до приемлемого минимума.
...Пробные наброски привели Даньку в ужас, которого он еще никогда не
испытывал. Эскизы напоминали самозабвенное творчество детсадовского
воспитанника - причем из детсада для неполноценных.
Данька свернул листок в трубочку и впредь использовал единственно
возможным образом: бил комаров. Ночью каждый удар звучал оглушительным
выстрелом и, наверное, будил больных в соседних палатах... поэтому рано или
поздно Данька сдавался. Держась за спинки кроватей, он подбирался к окну и
смотрел во двор.
В лунном свете, который лился плавленным (жара!) сырком, двор казался
фрагментом иного мира. Точнее - мира потустороннего, и Данька не мог понять
одного: рая или ада? Вот смотришь: благостная картина, тишина, кусты вдоль
дорожек шелестят листвой... и вдруг - раздвигая ветки, выбирается на свет
лунный бомж, смесь дворняги и обезьяны, - по-бесовски проворно шарит
лапищами у корней, выковыривает пустую пивную бутылку и ковыляет с добычей
прочь.
Еще по дорожкам хаживали - как днем, так и ночью - люди с виду
приличные, но какие-то одинаковые: в невыносимых по этакой жаре серых
двубортных костюмах, с прилизанными волосами и незапоминающимися лицами.
Сперва Данька думал, это один и тот же тип, слишком часто навещающий
родственника. Потом заметил: "пиджачники" все-таки отличались друг от друга:
цветом волос, оттенками серости костюмов...
Бред! Какой и положен больному - но только не такому, как Данька, а из
тех, что в палатах на девятом этаже, где лечат душевные расстройства. Он
пару раз спрашивал о людях в пиджаках у медсестер, но те равнодушно пожимали
плечами: да многие тут шляются, и все со странностями. Они рады были любому
разговору, который не касался звонков к Ларисе.
Однажды сердобольная Ксения Борисовна раздобыла где-то мобилку и
принесла Даньке: "сам попробуй позвонить". Маленький блестящий корпус
выскальзывал из ладони куском мыла "Колобок" ("Я от бабки ушел, я от Даньки
ушел!.."); палец промахивался или нажимал не на те клавиши. Наконец нужное
сочетание цифр отозвалось в динамике пронзительным "пи-и-и" - и чей-то
густой, как смола, голос произнес: "Алло".
- Здравствуйте, - растерялся Данька. - А Ларису... Ларису позовите
пожалуйста.
- Кто спрашивает?
- Данька. Данила Цветков.
- Ее нет.
И - короткие гудки.
Разозлившись, Данька нажал на "повторный дозвон", но теперь номер был
занят, занят, занят...
Он вернул мобилку Ксении Борисовне, поблагодарил и лег на кровать,
уткнувшись носом в ядовито-зеленую стену.
И что теперь?
А что - "теперь"?! Мало ли кто это мог быть, вдруг Данька вообще не
туда дозвонился. Мало ли...
До вечера вертелся с боку на бок - заснуть не мог, а упражняться в
хромании на костылях не хотелось. Лежал, вспоминал, как познакомился с
Ларисой на какой-то выставке, куда сперва и идти-то не собирался. На
невысокую девчонку с объемистой папкой в руке обратил внимание только
потому, что стояла она у единственной понравившейся ему картины; заговорил
скорее от нечего делать. И, пораженный совпадением даже не вкусов, - душ?
наверное, душ... "пришибленный" ощущением, будто знал Лару всегда, понял,
что так просто не уйдет отсюда. Подобный шанс дается человеку раз в жизни, и
то лишь счастливчикам и везунчикам.
Как позже выяснилось, Лара почувствовала тогда в точности то же, что
Данька. И тоже не могла вспомнить, о чем говорили - а ведь целый день гуляли
по городу, сидели в кафешках с пестрыми зонтами, катались на пароходе,
кормили хлебом уток...
Они встречались уже год, пережили крупную ссору, после которой едва не
расстались, но в последний момент Данька вспомнил ту свою мысль про шанс,
который дается раз в жизни, поспешил мириться (ну и что, что первым? мужчина
он или нет?!) - и столкнулся в дверях подъезда с Ларой. Она торопилась к
нему с той же целью, оба поняли это без слов.
Они всерьез подумывали о женитьбе, хотели снимать квартиру - надоело
встречаться в общаге, где жил Данька, или у Лары, когда родители уходили на
работу, а младший брат - в институт. Собственно, квартиру Данька уже снял и
перевез туда свои вещи (Лара на неделю уехала к бабушке и вот-вот должна
была вернуться). Если бы не дурацкая "Жигулюха"...
Теперь он уже не был уверен, что Лара ищет его, - и ненавидел себя за
эти сомнения. Но тот голос в трубке...
В конце концов, есть же какая-то централизованная система поиска,
телефоны, по которым звонят, когда ищут пропавших! Почему же Лара не нашла
его? И что значили те слова: "Ее нет"?
Данька уже намеренно терзал себя воспоминаниями: о совместных походах в
театр, где Лара иногда любила делиться с ним впечатлениями прямо по ходу
спектакля, - и при этом нежно щекотать ему губами ухо; вспоминал ее спящей:
на лице растерянное детское выражение, волосы похожие на гнездо
птицы-растрепы, и розовым островком выглядывает из-под одеяла теплая пятка;
вспоминал, какой пылкой и в то же время уязвимой она могла быть;
вспоминал...
И, как гвоздь в сердце, вбивал в себя мысль: "Всё это в прошлом.
Потеряно навсегда". Не хотел верить, но заставлял сердце (стальной стержень
впивается глубже и глубже... уже почти не больно) - заставлял привыкать.
Привыкал.
До вечера.
Вечером зажег свет, и руки сами собой потянулись к бумаге с карандашом.
Данька и не заметил, что пытается нарисовать Ларин портрет, - но когда
увидел, что получается: уродливый, состоящий из ломаных линий профиль, -
скомкал бумагу и выбросил в окно. Белый комок полетел в кусты и спугнул
таившегося там бомжа-бутылкодобывателя - да так и остался лежать в листве,
перышком ангела в асфальтовой луже.
Назавтра в палату явился с обходом Михаил Яковлевич, вернувшийся из
очередного загула-запоя и выглядевший немного подавленным. Спросил о
самочувствии, предложил Даньке прогуляться по палате, похвалил, мол, идете
на поправку; наконец опять завел разговор о рае.
- А могли бы вы нарисовать ваш рай? С ангелами "нимбастыми", с
решеткой? Но без проволоки поверху. Не карикатурный - настоящий.
- Знаете, Михаил Яковлевич...
- Сложно? Рука еще не разработалась? - догадался доктор. - Это ничего,
упражняйтесь, и навыки постепенно восстановятся. Сухожилия и кости не
повреждены, организм у вас крепкий - осилите.
- Вы еще Мересьева вспомните.
- Может, и вспомню, - серьезно отозвался Михаил Яковлевич. - Но
надеюсь, обойдемся без крайних мер. Посудите сами: где я вам медведя возьму?
Но рай, - сказал он уже от двери, как бы между прочим, - нарисуйте. Во
всяком случае, попробуйте. К сожалению, большинство людей вообще не способны
представить ни рая, ни ада.
Насколько Данька знал, большинство людей много чего не могли
представить, но вряд ли сам он стал бы так переживать из-за этого: не могут
и не могут. Данька вон до сих пор, сколько ни упражнялся, и овал-то обычный
нарисовать не в состоянии. Какой уж тут рай!..
В тот же день к нему в палату впервые подселили больного. Массивный,
напоминавший раненого медведя дядька пролежал недолго и к вечеру
скончался... точнее, вечером, во время обхода, это обнаружила медсестра, а
затих он раньше. Дядьку унесли, от него остался странный запах лимонных
леденцов и смятое белье на койке - как раз на той, где обычно сиживал по
ночам Данька. Будто стесняясь потревожить память покойного, он уселся
сегодня с краю - и тут же обеими руками оперся на подоконник, испуганно
уставившись на две фигуры под окном.
"Пиджачники"! Данька никогда еще не видел двух сразу.
Тем более - в компании такого странного типуса: высокого мужика с
коровьими рогами... нет, конечно, в рогатом шлеме! в кольчуге, буйно
бородатого и не менее буйно себя ведущего. Он вывалился из кустов, взревел,
ворочая массивной головой, и попер прямо на "пиджачников". Те ловко
подхватили его под белы руки и поволокли за угол корпуса.
Даньке показалось, что была в "пиджачниках" какая-то неправильность...
Может, в прическах? - волосы у обоих блестели, будто прилизанные, и только
на затылках торчало по паре прядей...
"Пиджачники" словно учуяли Данькин взгляд: не отпуская пленного, как по
команде обернулись, задрали головы вверх. Данька отшатнулся и, не
удержавшись, рухнул на кровать, больно ударившись затылком о металлическую
раму.
Когда пересилив боль и страх, он снова подкрался к окну, на дорожке
перед корпусом никого не было, только блестела в кустах не подобранная
бомжом бутылка.
С того дня поток Данькиных сопалатников не иссякал. Их подселяли, чтобы
некоторое время спустя - час, полдня, сутки - унести. В морг. Одни умирали в
муках, другие отходили легко, с улыбкой на устах. Бывали дни, когда в палате
оказывались забиты все койки, иногда Даньку оставляли тет-а-тет с
единственным больным; он несколько раз порывался спросить медсестер,
санитаров или Михаила Яковлевича, как так получается, что за дурацкое
совпадение? - да всё забывал или не находил подходящего момента.
К окну Данька старался больше не приближаться, даже во время своих
возобновленных упражнений с костылями (а вскоре - уже и без костылей). Все
эти смерти только поначалу потрясали его, потом - лишь давали внутренний
толчок, палитру переживаний, которые он привык переносить в свои картины.
Может, именно поэтому с каждым днем Данькины рисунки становились удачнее, а
стопка портретных набросков на тумбочке росла вавилонской башней?
Немного разъяснил происходящее один из санитаров, которые в очередной
раз явились за умершим. "Старушки-FM" называли этих обладателей белых
халатов, волосатых ручищ и пропитых физиономий "загребалами" - и каждому
давали разухабистую кликуху: Борода, Кривляка, Старик, Клыкастый Боров,
Рыжик, Хвостач.
Пока коллеги грузили покойного - тощего, как макаронина, мужичка, с
виду - типичного бухгалтера, Хвостач пристроился на краешке Данькиной
кровати и спросил: "Можно?", - несмело потянувшись рукой к стопке эскизов.
Сверху лежал портрет тощего бухгалтера.
Хвостач посмотрел, тряхнул головой (перехваченные черной резинкой
патлы, причина его прозвища, закачались несвежим висельником); "А похоже", -
сказал с уважением.
- Почему их все время ко мне приносят?
- Кого?
- Покойников, - отрезал Данька. - Ну, будущих... они ж тут почти не
задерживаются...
- Так другие палаты забиты, а грузовой лифт сломался, никак не
починят, - развел руками Хвостач. - Запарились уже по лестницам бегать с
носилками. Ну и... - он грузно вздохнул и поднялся, чтобы помочь коллегам. -
Не вешай нос, художник! - бросил уже с порога. - Тебе скоро выписываться -
так лови момент, рисуй-пиши пока. - Хвостач подмигнул и ушел, носком
протертой кроссовки захлопывая за собой дверь.
"Загребала" не соврал: грузовой лифт действительно сломался. А в
другой, старый, с двойными дверьми и непременной лифтершей бабой Верой (за
глаза называемой Вергилией), ни носилки, ни каталки по ширине не проходили.
"Наверное, больные стали толще", - думал Данька, впервые возносясь на третий
этаж - там находились кабинеты, где отныне и до конца курса лечения его
должны были "процедурить".
Он мог теперь ходить без костылей, только с тростью, так что при первой
же возможности спустился в фойе центрального входа и купил телефонную
карточку. Телефон на первом этаже, разумеется, был сломан, так что пришлось
идти на второй.
Дозвонился сразу же - но, как оказалось, ошибся номером. Попыток через
десять понял: либо в телефоне, либо где-то на АТС глюк - каждый раз он
попадал не туда и всегда - к разным людям.
"Удача любит упорных" - Данька поднялся на третий (телефонная трубка
оторвана и валяется в углу), четвертый (нет гудков), пятый (щель для
карточки забита металлическим долларом, который фиг выковырнешь - а судя по
царапинам, пытались многие)... Шестой, седьмой и восьмой этажи радовали либо
хронически короткими гудками, либо дозвоном исключительно на автоответчики,
либо несмолкаемым "Нас не догонят!" из динамика. Данька нарочно дождался,
пока песня отгремит, услышал угрожающее "А теперь - реклама!" и повесил
трубку.
На девятом телефона не было. Лишь на подоконнике валялась смятая
газета. Данька поднял ее и развернул: всё то же - пожары, наводнения,
смерчи, террористы...
И лишь странное число в углу, о которое спотыкается взгляд: 25 июля
1300 года. Наверное, ошибка наборщика.
Данька осторожно сложил газету и оставил там, где взял, - на
подоконнике.
Ввергаемый лифтершей на родной первый этаж, он всерьез подумывал о
побеге из больницы - к ближайшему телефону-автомату.
В палате Даньку дожидался Михаил Яковлевич.
- Присаживайтесь, молодой человек, - он отложил в сторону эскиз,
который внимательно рассматривал, и сделал приглашающий жест. - Поздравляю,
ваши успехи несомненны. Намереваетесь покинуть нас в ближайшее время?
- А?.. - не совсем вежливо переспросил Данька. И с некоторым
запозданием прикрыл распахнувшийся от изумления рот. О чтении Михаилом
Яковлевичем мыслей "Старушки-FM" ничего не сообщали.
- Не удивляйтесь, молодой человек. Все мы знаем, как вы тревожитесь о
своей Ларисе. И, разумеется, первым делом поспешите к ней, так?
- Т-так.
- Ну а я... не могу отпустить вас одного.
- Доктор, пожалуйста!..
Михаил Яковлевич поднял руку:
- Одного - не могу. Но почему бы нам с вами не прогуляться вдвоем. При
том условии, что каким бы ни оказался результат поездки, мы вернемся в
больницу.
- Вы... вы что-то знаете, да?
- Знаю. Но рассказывать вам сейчас бессмысленно; потом - может быть.
Итак, согласны?
Конечно, Данька был согласен! Предложи ему Михаил Яковлевич продать
душу - он бы и тогда согласился, подмахнул контракт не задумываясь!
Воодушевление немного схлынуло, когда Данька и доктор, переодевшись в
"цивильное", вышли из корпуса. Оказалось, больница находится где-то за
городом, окруженная довольно мрачным хвойным лесом; и до ближайшей
автобусной остановки...
Повезло: Михаил Яковлевич напросился в одну из карет "скорой помощи",
как раз отправлявшуюся на вызов, и под восторженное "вау!" сирены они
помчались в город.
Их высадили всего в квартале он Лариного дома.
Только Лара там уже не жила.
- Дык давно съехали, - разводил руками старичок на лавке у подъезда. -
Считай, месяца два как, ага. Всей семейкой.
- А вместо них какой-то крутень вселился, - добавляли пацаны, сидевшие
неподалеку. - Как вселился, так его никто и не видел. Наверное, на Канарах
баб тискает, а может, грохнули его...
- Я найду, - тихо сказал Данька, когда они с Михаилом Яковлевичем
вернулись в больницу, в опостылевшую палату с пачкой рисунков на тумбочке. -
Я обязательно ее найду. Должны быть способы... Мало ли, почему...
- Не найдете, молодой человек, - устало вздохнул доктор. - Я объясню,
почему, если пообещаете внимательно выслушать и постараетесь поверить.
- Во что?
- В ад. И в рай. В общем-то, названия не играют роли, это всего лишь
ярлыки, этикетки. Так мы называем дом домом, хотя каждый представляет свой
дом, и дом лондонца 19 века будет отличаться от дома киевлянина века 21-го.
- Я не понимаю...
- Постарайтесь, молодой человек. Начните с главного: та авария, в
которую вы попали, закончилась для вас плачевно. Я бы даже сказал: летально.
Вы умерли.
- Весело, - отозвался Данька. - А больница и вы мне снитесь, да? Или
это мой последний миг перед смертью, растянувшийся на несколько месяцев? Я
читал когда-то похожий рассказ: там мужика самосвалом сбило, и он тоже вот
так...
- Не так, - мягко, но настойчиво покачал головой Михаил Яковлевич. - Вы
умерли - окончательно, бесповоротно. И находитесь в мире мертвых... одном из
миров.
- В раю? - с горькой насмешкой уточнил Данька. - Или все-таки в аду?
- Я же говорю, таблички. Каждый получает лишь то, на что способен.
- Вы хотели сказать, "чего достоин"?
- Нет, на что способен. Все дело в воображении, - для наглядности
доктор постучал себя согнутым пальцем по лбу. - Вспомните: издревле люди
верили во всякого рода вальгаллы, аиды и прочие края вечной охоты. А
воображение, молодой человек, великая вещь. Каждый по смерти получает то,
чего ожидал. Древний викинг? - отправляйся в Вальгаллу, пировать с
собратьями по оружию. Истовый христианин? - вот тебе Рай, Ад или Чистилище.
Где уже поджидают единоверцы, чьими совместными усилиями и созданы эти
локальные мирки.
- И в каждом - Бог, Сатана, какой-нибудь гадостный Гадес, да?
- Да. С полным набором соответствующих возможностей - но только в
пределах данного локуса. Точно так же в живой клетке есть ядро, митохондрии,
рибосомы и прочие составляющие - которые влияют на внутреннее содержание
клетки, но никак не способны (разве что опосредованно) влиять на другие,
даже ближайшие.
- Красиво придумано, - признал Данька. - Но при чем тут я? С чего вы
вообще взяли, что я умер и вокруг - загробный мир?
- Две причины. Первая: потому что я - я, молодой человек, - мертв. И
знаю это совершенно точно. Вторая: ваша Лариса. ...Ну-ну, не торопитесь
злиться и опровергать, я объясню все по порядку. Откуда знаю, что я умер? Да
потому что проделываю это каждые несколько месяцев, силясь вырваться,
убежать отсюда. И всегда возвращаюсь обратно. - Он потер пальцами глаза,
сильно надавливая на веки, как будто хотел по капле выжать оттуда
картинки-воспоминания. - Режу себе вены, или лезу в петлю, или еще
что-нибудь выдумываю. Вроде даже умираю! Испытываю настоящую боль,
проваливаюсь в темное ничто... а потом прихожу в себя там же - здесь же - в
прежнем теле, в собственной квартире. Только девять дней спустя. Забавно,
да? Выходит, мне выписан билет в один конец, сюда. И вернуться или просто
уйти - никак. - Доктор поднял блестящие, словно пуговицы, глаза на Даньку: -
Я внятно объясняю? Нет? Ничего, скоро поймете.
Михаил Яковлевич поднялся с койки и стал ходить от окна к двери и
обратно, будто тигр в узкой клетке бродячего цирка. В темноте несколько раз
натыкался на спинки кроватей и табуреты, но не замечал и продолжал
вышагивать.
"Как одержимый", - подумал Данька.
- Каждый получает ту загробную жизнь, которую способен вообразить. А
если - не способен?! Или способен почти такую же, которой жил раньше? Если
всю жизнь человека убеждали, что никакой другой, кроме той, реальной, нет,
не было и не будет? Вот! - воскликнул доктор, обводя рукой палату, - вот наш
ад и рай, един в двух лицах! Именно таким я его себе и представлял:
тягостное бытие, абсурдное, бессмысленное, как метания землемера из
кафкианского "Замка". Погибшие насильственной смертью просыпаются в
больнице, заснувшие в своей постели - просыпаются в ней же, чтобы
продолжать, как ни в чем не бывало, жить. Или, точнее, не-жить.
- А те, кто все-таки умирает? - решил подыграть ему Данька.
- Не знаю, - развел руками Михаил Яковлевич, и видно было, что незнание
это мучает его сильнее всего. - Наверное, попадают в другой мир... ад, рай -
называйте как хотите. Мне-то ни разу не удалось уйти. Наверное, не хватает
воображения. Я перечитал не одну сотню книг о загробной жизни - уже здесь, в
местной библиотеке. Но я не верю ни в одну из историй, я не могу представить
рая, который бы устраивал меня, который приняло бы мое воображение. Может,
потому, что книги эти - тоже плод воображения, причем людей таких же, как и
я? А вы, Даниил, другой. Вы - художник. У вас может получиться. Нарисуйте
мне рай!
"Он сумасшедший, - понял Данька. - И как таким позволяют лечить других?
Он же псих!"
- Ну ладно, - пообещал он доктору. - Я попытаюсь.
- Вы не верите мне, - произнес тот с горечью. - Ну... ну как мне
доказать?.. Вот, - воскликнул он, стоя у окна и яростно маша рукой, -
посмотрите, скорее!
"Он что, хочет меня из окна вытолкнуть?"
- Видите тех двух людей в пиджаках?
- Д-да... Они тут часто... нет, не эти, но похожие...
- Так локус поддерживает гомеостаз.
- Что?
- Вы замечали за такими людьми какие-нибудь странности? Кроме того, что
они очень часто появляются рядом с больницей?
- Вообще-то замечал. - Данька вспомнил, как двое "пиджачников" сцапали
бородача в рогатом шлеме. - Загадочные личности.
- Они не личности, - уточнил Михаил Яковлевич. - Они рычаги
гомеостазной регуляции данного локуса, - и, перехватив непонимающий Данькин
взгляд, пояснил: - Гомеостаз - это динамическое равновесие, в котором
пребывают все сложные структуры: организмы ли, механические ли системы.
Ошибки случаются всегда, и чем сложнее система - тем чаще. Допустим,
правоверный мусульманин оказывается в нашем "атеистическом" аду-раю - а это
уже непорядок. И тогда локус выпускает эти вот псевдоподии, точнее,
псевдолюдии, маскирующиеся поведением под людей, чтобы не потревожить
местных обитателей, - выпускает и вышвыривает мусульманина куда следует. Как
организм, отторгающий предмет инородного происхождения. А потом втягивает
щупальца обратно, до следующей необходимости.
- А Лариса? Ее тоже... отторгли?
- Нет, с ней и намного проще, и намного сложнее. Она скорее всего
по-прежнему жива, и поэтому здесь вы ее никогда не найдете.
- А как же другие люди, которые, как вы говорите, засыпают там, а
просыпаются здесь? У них же тоже были в прежней жизни друзья, знакомые...
- Не знаю, - сдался Михаил Яковлевич. - В каждом случае, наверное,
локус компенсирует расхождение разными путями. В моем, например, оказалось,
что все родственники попросту исчезли, как ваша Лариса. А кое-кому локус
выдает на-гора искусственных как-бы-знакомых или подчищает память покойного.
И... - он запнулся и замолчал.
- Договаривайте, - попросил Данька. Перед глазами плясала дата на
газете с подоконника.
"Чем сложнее система, тем чаще случаются ошибки". И "наше воображение
способно воздействовать на локус" - хотя этого, кажется, доктор не говорил.
- Наше воображение, - сказал Михаил Яковлевич, - способно
воздействовать на локус. В первую очередь - на то, как пространство
"обходится" с нами. Тот, кто - возможно, подсознательно - ожидал в своем
посмертии воздаяния за грехи, получает соответствующие муки. Не банальные
сковородки, Коцит или смолу - в конце концов, физические страдания - самые
примитивные, к ним рано или поздно привыкаешь. Нет, здесь муки "заточены"
под каждого индивидуально. - Он замолчал, а Данька подумал, чем же "угощает"
Михаила Яковлевича его персональный ад. Подумал, но спрашивать не решился. -
Ваша Лариса, - слова давались доктору нелегко, словно он произносил приговор
тяжело больному, - ваша Лариса, я думаю, это и есть ваши индивидуальные
муки. Точнее, не она сама, а то, что вы ее будете искать, но никогда не
найдете. Иначе локус не оставил бы вам надежды. И отобрал что-нибудь другое:
ноги, руки, возможность рисовать.
- Но почему?!.. почему именно она?!
Михаил Яковлевич не стал отвечать, присел на краешек кровати и повел
сутулыми плечами.
- Не огорчайтесь, - попросил. - В конце концов, она жива - где-то там.
А локус в лучшем случае подарил бы вам эрзац, подделку, куклу - да,
говорящую, внешне ничем не отличающуюся от вашей любимой, - но куклу.
- Я вам не верю, - прошептал Данька. - Не верю! Вы псих! Вы... вас надо
в больницу!..
- Я уже в больнице, - невесело усмехнулся доктор. - Знаю, поверить в
то, что я рассказал вам, нелегко. Я давно уже не решался никому... просто,
молодой человек, я увидел в вас надежду. Не только для себя. Подумайте: что
происходит с теми, кто умирает здесь, куда они попадают? Ведь они
по-прежнему не верят в лучшую жизнь по ту сторону смерти. Их воображение не
способно породить ничего, даже близко похожего на то, во что они могли бы
поверить. Я прошу вас: нарисуйте рай. Не сейчас, не здесь - когда-нибудь
потом, но нарисуйте. Так, чтобы каждый, увидев, поверил.
Он ушел - и, словно только и ждало этого момента, включилось радио.
Сообщило: "...ранняя версия известной песни", - и, зашипев, взорвалось
хриплым голосом:
- ...так в миру повелось: всех застреленных балуют раем!
А оттуда - землей: береженого Бог бережет!
На полуслове радио подавилось помехами, по-человечески протяжно
вздохнуло и затихло.
- Псих... - прошептал Данька, качая головой и глядя в запертую дверь -
как в спину доктору. - Псих!
И заплакал.
* * *
Через пару недель его выписали из больницы. Квартира, которую Данька
снял, встретила пылью и прячущимися по щелям тараканами. Он заплатил наперед
за несколько месяцев - неудивительно, что хозяева визитами не тревожили.
В общаге никого не было: лето, ребята разъехались. Данька наведался к
бабуле, убедился, что с ней все в порядке, и поспешил обратно в город.
Искать Лару.
С чего начать? С новых хозяев ее квартиры - в ЖЭКе наверняка должны
знать имя и фамилию вселившихся.
И Данька пошел в атаку: сперва на ЖЭК, где поймать нужного чиновника
было нелегко, а вызнать у него что-нибудь - и того сложнее.
Он вел наступление по нескольким фронтам: искал выходы на грузовой
фургон с рекламной надписью "Доставка грузов", который увез Ларису и ее
семью в неизвестном направлении; нащупывал возможные ниточки к нынешнему
владельцу Лариной квартиры. Ниточки дразнили: рвались, уводили в никуда,
свивались в петли... но как только Данька впадал в отчаяние, появлялась
новая надежда, и он со свежими силами бросался в бой.
Лето неожиданно закончилось, а он вдруг обнаружил, что рука сама
тянется к кисти, кисть - к купленному еще до аварии, да так и не
пользованному холсту.
Подрабатывал пейзажными миниатюрами, которые продавал в подземке у
Площади Независимости, а для себя рисовал... разное. Но не рай: зачем?
В безумный бред Михаила Яковлевича Данька не верил. Тогда, в больнице,
почти "купился" на постзапойные фантазии странного доктора; хотя, если
задуматься, что тут странного? Работа у человека такая, нервы нужно как-то
расслаблять, вот Михаил Яковлевич и расслабляет: раз в два месяца
отгул-запой, сопровождаемый логичной и цельной чушью в духе эзотериков
нашего времени.
А аргументация, конечно, никакой критики не выдерживает - если подойти
к ней непредвзято. Мало ли какие самоубийства с последующим воскрешением
привидятся пьяному доктору. А люди в пиджаках - вообще ерунда! Людей в
пиджаках Данька видел часто. Равно как и в футболках, джинсовых рубашках и в
плащах. Ну и что?
Благополучно позабыв о докторовых бреднях, Данька продолжал искать
Ларису. Друзья по художественному помогали, чем могли, - и не только в этом,
но и вообще вернуться к жизни. На какие-то средства Даньке все-таки нужно
было жить и рисовать, а не, как выразился Леша Косарь, строить из себя
Эркюля Холмса.
Потом неожиданно умерла бабуля. Добрые соседки скинулись и послали
Даньке телеграмму, так что домой он приехал на следующий день. Оказалось,
бабушка все эти годы бережливо копила деньги на собственные похороны и на
безбедную жизнь внучка. Хватило - и на то, и на другое. А еще Данька,
послушавшись совета Косаря, продал дом и купил себе небольшую, но свою
квартиру, как раз рядом с той, которую снимал.
- Думаешь, приедет, - сказал, как обвинил, Леша. И добавил, перехватив
Данькин взгляд: - Да, в общем, прав ты. Конечно, приедет. Куда денется.
И больше на эту тему не заговаривал.
Вскоре у Даньки и первая выставка состоялась. Прошла удачно, некоторые
картины продались, критики отозвались доброжелательно, а главное -
совершенно случайно Даньке познакомился с одним из руководителей фирмы
"Доставка грузов".
- Узнаем, - пообещал тот. - Только скажите, какого числа и откуда
переезжали. - Оказывая услугу молодому и талантливому художнику, директор
считал, что тем самым приобщается к высокому искусству.
Вот числа-то Данька и не знал. То есть, знал, что уехали они в тот же
день, когда он попал в аварию, - но когда это случилось?! - не помнил.
...Автобусы за город ходили каждые полчаса. Он впихнулся в выстуженное
нутро, уселся в углу и таращился в лес за окном, точнее, в то, что заменило
лес - новостройки, толпившиеся вокруг залитых в бетонные берега озер, - как
верблюды у корыт, до краев заполненных мутной водой. Которая все равно на
вес золота, ибо вокруг - пустыня.
Пустыня!
А где же лес? И где - больница?!
- Снесли, - сказала тетка-киоскерша из стеклянного окошечка-дупла. Еще
и по-совиному взблеснула очками. - Сперва отгрохали новый корпус, а потом уж
снесли старый. Давно, год, что ли? ну, полгода точно, как с землей сравняли.
Эй, парень, а тебе зачем?..
Растерянный, Данька побрел к остановке. Может, спрашивал он себя, ты
ошибся, перепутал, не туда поехал? Но дорогу, по которой их с доктором везла
"скорая помощь", он помнил хорошо.
Рядом с остановкой самозабвенно копался в урне бомж. Не обращая
внимания на надкусанный банан, презрев новенькие перчатки и вязаную шапочку,
он упорно выковыривал из мусорных недр обыкновенную бутылку из-под пива.
Пустую.
Словно ощутив на себе чужой взгляд, лохмач обернулся и подмигнул Даньке
изумрудным глазом.
- О-от она, красавица. Бутылюшечка моя, душечка загубленная, - бормотал
бомж, баюкая на руках бутылку. - Закуклилась, застеклилась... этикетка
старая, мешает же! - выкрикнул он с болью и горечью. - А я тебя, родимую, в
очистилище, там тебя отмоют, бумажку отклеят и по-новой, на следующий круг,
как положено. Ах ты моя... А мне - копеечку за тебя. Копеечку за тебя,
копеечку за других - глядишь, так и сам на билет накоплю. В рай... ха-ха!..
райцентр, где... ха-ха!.. батя мой ждет-дожидает блудного сына.
Бомж сунул бутылку в карман и, повернувшись к Даньке, сказал вдруг
четким и ясным голосом:
- Ну, дай, сколько не жалко, не жмоться. Глядишь, и зачтется.
Данька выскреб из кармана всю мелочь и сунул бомжу в твердую, будто из
кости, ладонь.
Всю дорогу до города он убеждал себя, что - совпадения, просто
чудовищные совпадения!.. С людьми и не такое бывает.
А память назойливым лотошником подсовывала одно и то же: разговор с
Михаилом Яковлевичем. "Которого, кстати, тоже теперь неясно, где искать", -
подумал Данька.
И еще подумал: прав, наверное, был Леша, когда отмалчивался. Лариса
уехала и вряд ли вернется, если уж не вернулась до сих пор.
Махни рукой и не делай из мухи слона.
Но махнуть - рука не поднималась.
"...растерянное детское выражение на лице, волосы похожи на гнездо
птицы-растрепы, и розовым островком выглядывает из-под одеяла теплая
пятка..."
Сказать себе "забудь" можно.
Забыть - никак!..
На предложение отпраздновать именины Косаря Данька отозвался с
воодушевлением. Развеяться - это именно то, что ему сейчас нужно.
К утру, проснувшись в чужой квартире, он с трудом вспоминал, как,
собственно, развеивался. Не вспомнил. Только билась в голове одна мысль,
прорвавшаяся сквозь заградотряды здравого смысла и не желавшая сдаваться без
боя (вот и билась, гадина!): "А если доктор не врал?"
"Какой доктор?" - пискнул было здравый смысл - и тут же скис.
Ясно ведь, какой.
Который утверждал, что ты мертв, а Лара жива. Который говорил, что,
возможно, умершие здесь вновь возвращаются туда (где Лара - жива!). Тот
самый доктор, который просил нарисовать ему рай.
Сейчас Данька точно знал, как должен выглядеть его, Данькин, рай.
"...не хватает воображения. Поэтому, когда они умирают, и попадают..."
- У меня хватит воображения! - сказал Данька квартире, обнаруживая
вдруг, что никакая она не чужая, а его собственная, просто не узнал
спросонья.
А раз своя, решай: бритва? прыжок из окна? фен в теплую ванну? И
вернешься к Ларе.
Если доктор не врал.
Дверь разметала эти мыслишки оглушительным звонком.
Неужели "пиджачники"? Механизм гомеостатической регуляции локуса
завертелся и грозит стереть тебя в порошок шестеренками-"шестерками"?
- Вам письмо, - холодно произнесла почтальонша, стараясь не смотреть на
Данькину помятую физиономию и зажатую в правой руке "опасную" бритву. -
Распишитесь.
Обратного адреса на конверте не было, но Данька сразу понял, от кого.
"Даже самая совершенная система дает сбои, - писал Михаил Яковлевич. -
И если письмо попало к Вам, молодой человек, значит, на этот раз нам с Вами
повезло. Мне - чуть больше, ибо я уже там, где бы это "там" ни было.
Вы читаете письмо, и значит, я умер - по-настоящему, отжив положенный
срок. Я решил покончить с самоубийствами, понял, что это не выход. Понял
совершенно случайно: в тот вечер, когда я рассказал Вам всё, по радио
услышал песню с такими строками: "Убиенных щадят, отпевают и балуют раем!"
Убиенных, а не тех, кто сам накладывает на себя руки! Полагаю, что
каждый должен отбыть положенный ему срок и не спешить уйти - и неважно,
какой смертью человек умрет: убьют его или настигнет старость. Я готов
принять любой из вариантов, принять безропотно.
Я не знаю, что ждет меня по ту сторону. В этом мы не слишком отличаемся
от себя-прежних, да, наверное, и от себя всегдашних. Иначе было бы
неинтересно... жить - там, здесь, всегда и везде. Актер, постоянно помнящий,
чем заканчивается пьеса, играет вполсилы.
Вам дан великий талант, молодой человек. И Вам дана жизнь. Так играйте,
пишите и живите от всей души!
И... нарисуйте все-таки рай, ладно? Хотя бы для себя.
Искренне Ваш,
М.Я. ... ".
Фамилия была написана неразборчиво.
- Бред, - прошептал Данька. - Полный бред!
И улыбнулся, закусив губу.
* * *
Из газет:
"Социологи отмечают небывалый за последнее десятилетие демографический
спад. Смертность давно уже превысила рождаемость. "Если ситуация не
изменится, - говорит известный ученый Христофор Авраамович Рон, - скоро в
этом мире люди вымрут, как вид".
Впрочем, другие специалисты утверждают, что особых причин для
беспокойства нет".
И чуть ниже:
"Вчера, в возрасте пятидесяти шести лет скончался известный художник,
Даниил Олегович Цветков. Его полотна известны во всем мире и стали, как
говорят искусствоведы, новым словом в живописи нашего времени. Для многих
картины Д.О. Цветкова были словно отдушиной, окном в иную реальность.
Последняя из них, "Возвращение в Рай" (см. фото), над которой Даниил
Олегович работал несколько десятков лет, была закончена буквально за пару
дней до смерти. Как утверждают дети и вдова покойного, первые наброски к
картине Даниил Олегович сделал еще в студенческие годы, в одной из городских
больниц, куда попал после несчастного случая. Наброски лиц больных, которых
он наблюдал там, сохранились и переданы семьей в столичный Музей
современного искусства. Именно эти эскизы стали прообразами изображений
пришедших к райским воротам душ.
Загадочная история связана с женской фигурой, которая по ту сторону
врат встречает пришедших. По словам вдовы покойного, именно над этим
персонажем Даниил Олегович бился столько лет. Долгое время у женщины на
картине не было лица, и лишь накануне смерти гениальному художнику удалось
изобразить его.
На вопрос нашего корреспондента, знает ли г-жа Цветкова, кто был
прототипом прекрасной дамы Рая, вдова ответила, что..."
Здесь лист оборван. Чуть выше, рядом с номером страницы четко
проступает какая-то несусветная дата: 14 сентября 1321 года.
Наверняка - ошибка наборщика.
Internet: puziy@faust.kiev.ua, http://puziy.faust.net.ua
Тел. (044)-440-54-95
(c) Владимир АРЕНЕВ, 2002
--------------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения целостности и неизменности текста,
включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое
использование настоящего текста без ведома и прямого согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
Текст взят с сайта http://rusf.ru
на главную антология "Фантасты об искусстве"
