Антология "Фантасты об искусстве"
 
Составитель: Алексей Звероловлев

Кир Булычев. Другая поляна


  Морис Иванович Долинин - младший научный сотрудник на кафедре, которую я
имею честь возглавлять. Это приятный молодой человек, к тридцати пяти
годам несколько располневший от сидячего образа жизни, голубоглазый и
румяный, любимец наших аспиранток и гардеробщиц. К его положительным
качествам относится, в частности, преданность изучаемому им Александру
Сергеевичу Пушкину. Еще в средней школе Морис поставил себе целью выучить
наизусть все написанное великим поэтом, и следует признать, что в этом он
преуспел, хоть и путает порой порядок абзацев "Истории Петра Великого".
Кандидатскую диссертацию, уже готовую к защите, он писал по истории
написания "Маленьких трагедий", казалось бы, давно изученных вдоль и
поперек. Однако Морису удалось сделать несколько небольших открытий и
совершенно по-новому связать образ Скупого рыцаря с жившим в XVI веке в
Аугсбурге бароном Конрадом Цу Хиденом.
  Следует сказать также, что Морис, будучи влюбчив, до сих пор не женат.
Причину этого я усматриваю в душевной травме, нанесенной ему на первом
курсе университета очаровательными коготками Инессы Редькиной, ныне в
третьем браке Водовозовой. Мое знание прошлого Мориса объясняется просто:
я преподавал на его курсе и был осведомлен о драмах и трагикомедиях
студенческой среды.
  Последние семь лет мы работали рядом, Морис был со мной откровенен,
делился не только научными планами, но и событиями личной жизни. Его
откровенность и вовлекла меня в переживания, равных которым мне переносить
не приходилось.
  - Уж не влюбились ли вы, голубчик? - спросил я как-то Мориса, обратив
внимание на то, что он три дня кряду приходит на работу в новых, чрезмерно
ярких галстуках и сверкающих ботинках.
  - Нет, что вы! Этого со мной не случается! - ответил он с таким скорбным
негодованием, что я уверился в своей правоте.
  Я полагал, что вскоре он сам во всем покается. В драматический момент
размолвки или, наоборот, когда счастье переполнит его и хлестнет через
край.
  Дело было летом, я как раз собирался в отпуск, мы заседали на кафедре по
какому-то пустяшному вопросу, хотя следовало бы поехать всем на речку
купаться. Я попросил Мориса набросать проспект статьи, которую он
намеревался предложить в сборник. Морис долго мусолил ручку, смотрел в
потолок и вообще думал не о проспекте В конце концов он взял себя в руки и
изобразил несколько строчек. После чего вновь ушел в сладкие мысли.
Получив набросок проспекта, я обнаружил там несколько раз повторяющееся на
полях имя Наташа, а также курносый профиль, выполненный немастерской рукой.
  После заседания я не удержался и спросил Мориса:
  - Вы намерены посвятить свою статью Наташе? Мы напишем просто: "Наташе
посвящается" или более официально?
  - Я вас не понимаю! - взвился Морис, словно я собирался похитить эту
Наташу.
  Я показал ему злосчастный проспект. И он на меня смертельно обиделся, на
два дня.
  Затем в его отношениях с Наташей наступил какой-то кризис. Он потерял
аппетит и перестал чистить ботинки. Без сомнения, он был глубоко
травмирован каким-то пустяковым словом или подозрением.
  Я спросил его:
  - Вы чем-то расстроены?
  - Вам не понять, - сказал Морис с таким видом, словно в мои времена
отношения с возлюбленными бывали только безоблачными.
  - Разумеется, - согласился я. - А все-таки?
  - Мы расстались, - сказал он. - И навсегда.
  Вдруг его прорвало.
  - Я так больше не могу! - прошептал он трагическим шепотом, который был
слышен в соседних коридорах. - Я этого не перенесу.
  Я не ручаюсь за точную форму его монолога, но суть его заключалась в том,
что в сердце моего коллеги вкралось подозрение, любят ли его или - о,
непереносимая альтернатива! - не любят.
  Основанием к подобным мыслям послужило увлечение Наташи сбором
шампиньонов. Вы бы послушали, как Морис произносил слово "шампиньон" - оно
звучало, словно имя презренного выродка из захудалого французского
графского рода. По словам Наташи, шампиньоны можно собирать в Москве, где
они благополучно произрастают в некоторых скверах, парках и на бульварах.
Только надо знать места. У Наташи был излюбленный парк, где-то неподалеку
от метро "Сокол". Она делила это месторождение с несколькими местными
алкашами, которые выползали на заветную площадку с рассветом, набирали,
сколько нужно, чтобы отнести на рынок и продать. А позже приходила Наташа,
которой тоже хватало грибов, особенно если погода благоприятствовала.
Почему-то Мориса Наташа в свои походы брать отказывалась, чем вызвала в
нем дурацкое подозрение, что она там бывает не одна, а может, вообще на
поляну не ходит, покупая специально, чтобы ввести его в заблуждение,
корзиночку шампиньонов на рынке. Как только Морис свои подозрения высказал
вслух, Наташа обиделась. А там, слово за слово - и разрыв.
  - Вы неправы, - сказал я Морису, когда он завершил свою сбивчивую исповедь.
  - Конечно. Но все-таки...
  - Вам надо пойти и извиниться.
  - Разумеется. Но тем не менее...
  - Кстати, когда я в начале тридцатых годов ухаживал за Машенькой, однажды
увидел ее на улице с дюжим рабфаковцем. Две недели мы не разговаривали.
Потом выяснилось, что рабфаковец - ее двоюродный брат Коля, милейший
человек, мы до сих пор дружим домами.
  Он уже открыл рот, чтобы ответить мне: "При чем тут Коля", но сдержался,
махнул рукой и ушел.
  Я был глубоко убежден, что конфликт изживет себя дня через два. Ничего
подобного. Дни проходили, а Морис был так же мрачен и одинок. Нелепо,
разумеется, разрушать собственное счастье из-за корзинки с шампиньонами,
но люди гибли и по более ничтожным причинам.
  Через неделю, утром, когда часов в девять я, позавтракав, направлялся к
письменному столу, в кабинете вдруг зазвонил телефон. Что-то кольнуло меня
в сердце - бывает же, самый обыкновенный звонок покажется каким-то
особенно тревожным.
  - Я вас слушаю.
  - Здравствуйте. Это я, Морис. Случилось нечто невероятное. Мне нужно вас
срочно увидеть.
  - Вы где?
  - Недалеко от метро "Сокол". Я могу быть у вас через полчаса...
  Голос Мориса срывался, словно он только что пробежал три километра и не
успел восстановить дыхание.
  - Я вас жду.
  Повесив трубку, я сразу вспомнил, что тот злополучный шампиньонный сквер
расположен по соседству с метро "Сокол", и тут же мне представилось, что
Морис решил выследить неверную и неудачно встретился со счастливым
соперником.
  Я почти угадал.
  Морис ворвался ко мне через двадцать минут. Он был встрепан, взволнован,
удручен, но, к счастью, невредим.
  Он тут же начал говорить, мечась по кабинету и угрожая всяким вещам.
  - Да, - гремел он. - Я виноват. Я не выдержал. Я следил за ней. Я решил
раз и навсегда положить конец сомнениям.
  Значит, так и есть - передо мной доморощенный сыщик.
  Он смотрел на меня с вызовом, ожидая немедленного осуждения. Ну что ж, я
пойду тебе навстречу.
  - Никогда не поверю, - сказал я менторским голосом, - чтобы вы могли
опуститься до безжалостной слежки за женщиной, которую вы любите и хотя бы
потому должны уважать.
  - Да! - обрадовался Морис. - Я вас понимаю. То же самое я сам себе
говорил. Я проклинал себя, но по вечерам дежурил у ее подъезда, а по утрам
ждал, не выйдет ли она из дома с пустой корзинкой. Мне стыдно, но и Отелло
стыдился, подняв руку на Дездемону.
  Сравнение было рискованным, но моей улыбки Морис не заметил. Он сделал
трагический жест, свалил со стола стопку бумаг и продолжал монолог, сидя
на корточках и собирая листы с пола.
  - Я не прошу снисхождения и не за тем к вам пришел. Но сегодня утром, в
семь часов десять минут, она вышла из дому с корзинкой и пошла к тому
скверу. На краю парка, за фонтаном, есть поляна. Почти открытая. Только
кое-где большие деревья. Там как раз какое-то строительство начинается -
столбы врыли, будут огораживать. Не самое лучшее место для грибов. Вы меня
понимаете?
  - Пока что ничего непонятного вы сказать не успели.
  - Вот до этой поляны я ее и проводил. Только я не приближался.
Представляете, если бы она обернулась!
  - Не дай Бог, - сказал я.
  - Так вот, она вышла на поляну и начала по ней бродить. Ходит, нагибается,
что-то подбирает, а я стою за большим деревом и жду.
  - Чего? Самое время выйти из укрытия, обратиться к ней и сказать, что
виноваты, раскаиваетесь и больше никогда не будете.
  - Я хотел так сделать. Но меня удерживал стыд... и подозрения.
  - Какие еще подозрения?
  - А вдруг она, набрав грибов, пойдет к нему на свидание? Или он сейчас
выйдет...
  -Убедительно, - сказал я. - Вижу перед собой настоящего рыцаря и
джентльмена.
  - Ах, оставьте, - ответил Морис. - Сейчас все это уже неважно. Важно то,
что, пока я смотрел на Наташу, она исчезла. Представляете? Только что была
посреди поляны и вдруг исчезла. Я глазам своим не поверил. Что вы на это
скажете?
  - Пока ничего.
  - Я обошел всю поляну, выскочил на улицу - пусто. Вернулся в парк,
заглядывал в кусты, чуть ли не под скамейки. Нигде ее нет. Вернулся на
поляну и остановился примерно там, где видел Наташу в последний раз. И
вдруг слышу ее голос: "Морис, что ты тут делаешь?" Она стоит совсем рядом,
в трех шагах, с корзиной в руке.
  - И в корзинке грибы?
  - Почти полная.
  - Ну и что дальше?
  - Я сказал ей: "Тебя жду". "Чего не позвал? - отвечает она. - Смотри,
сколько я набрала". "А где же ты была?" - спрашиваю. "Здесь". "Как здесь?
Я уже полчаса здесь стою, а тебя не было". "А где я еще могла грибы
собирать? Не на мостовой же!"
Морис замолк.
  - В конце концов она обиделась на вас и ушла, - предположил я.
  Я вспомнил, что обещал к обеду закончить статью, а рассказ Мориса явно
затягивался.
  - Ушла, - согласился Морис. - Но не в этом дело.
  - В чем же?
  - Понимаете, я подумал: здесь какая-то тайна. То Наташа была, то ее не
было. Как будто в дырку провалилась. И в таком я был состоянии духа, что
мне захотелось эту дырку найти.
  - Похвально. В Москве много дырок, в которых выдают шампиньоны.
  - Я дошел до той точки, где исчезла и появилась Наташа. А там такая
небольшая низинка...
  "Господи, - подумал я, - его ничем не остановишь. Неужели и я, когда бывал
влюблен, становился столь же зануден и велеречив?"
- Ничего я там не обнаружил - лишь трава была утоптана. И я медленно пошел
дальше, глядя по сторонам, - и тут я увидел шампиньон!
  - Вот и отлично, - сказал я и посмотрел на часы, что не произвело на
рассказчика никакого впечатления.
  - И вообще на той поляне оказалось много шампиньонов. Я даже удивился, что
раньше их не заметил. А пока я там бродил, пришел к решению, что нельзя с
таким недоверием относиться к Наташе. Нет, подумал я, надо попросить у нее
прощения.
  Пауза. На минуту, не меньше. Я терпеливо ждал. Сейчас должен появиться
таинственный разлучник, либо должна возвратиться Наташа, подбежать сзади,
ласково закрыть ему глаза ладонями и спросить: "Угадай, кто?"
- И в этот момент, - продолжал он наконец, - я понял, что на поляне нет
столбов для забора. Только ямы.
  - Какие еще ямы?
  - Ямы для столбов. Ямы для столбов, понимаете, были, а сами столбы лежали
на земле. Вот, подумал я, и галлюцинации начинаются. Тогда я ушел из
парка. И пошел к остановке двенадцатого троллейбуса.
  "Кажется, рассказ подходит к концу", - с облегчением подумал я.
  - Но там не было остановки двенадцатого троллейбуса, потому что там была
остановка автобуса "Б", хотя такого автобуса в Москве нет. Я был в
смятении и даже не удивился, а подошел к стоявшей там женщине и спросил:
"А где останавливается двенадцатый троллейбус?" А она ответила, что не
знает. "Как так? - спросил я. - Ведь я только полчаса назад на нем сюда
приехал. Вы, наверное, нездешняя?" Она возмущенно на меня поглядела - и ни
слова в ответ. Ладно, думаю, схожу с ума. Лучше, чтобы об этом никто пока
не знал. И как ни в чем не бывало спросил: "Как доехать до метро
"Аэропорт"?" "До метро "Аэровокзал"? Садитесь на автобус, сойдете через
шесть остановок". Вы что-нибудь понимаете?
  - Понимаю, - сказал я. - Сейчас вы мне расскажете, как проснулись и решили
поведать свой сон любимому учителю.
  - Ни в коем случае! - воскликнул Морис. - Это был не сон.
  И в доказательство своей правоты он основательно грохнул кулаком по
письменному столу. Я поймал на лету телефон. В литературе зафиксированы
различные формы любовного помешательства. У многих народов любовная
одержимость считалась вполне допустимым и никак не позорным заболеванием.
  - Так слушайте дальше! Когда автобус подошел к метро "Аэропорт" и я увидел
над входом выложенную золотыми буквами надпись "Аэровокзал", я понял, что
не ошибся в своем диагнозе. Я спятил. Я старался глубоко дышать и думать о
посторонних вещах. Спустился вниз, подошел к контролю, нашел в кармане
пятак и опустил его в автомат, но он застрял в щели. Дежурная спросила у
меня, в чем дело? Покажите мне ваш пятак. Я показываю, а она говорит: "Он
же желтый! Пятаки должны быть белые, а он желтый". И показывает мне тонкий
пятак из белого металла. И смотрит на меня так, словно я этот пятак сам
изготовил. Я покорно поднялся на улицу. И знаете, чем больше я глядел
вокруг, тем более меня поражало несовпадение деталей. Именно деталей. В
целом все было нормально, но детали никуда не годились. Человек читает
газету, а заголовок у нее не в левом углу, а в правом, дом напротив не
желтый, а зеленый, трамвай не красный, а голубой - и так далее...
  Я молчал. Морис казался нормальным. Даже следы волнения, столь очевидные в
начале его рассказа, исчезли. Он даже забыл о своей возлюбленной. Это не
Меджнун, это просто очень удивленный человек.
  - И тогда я допустил в качестве рабочей гипотезы, что попал в параллельный
мир. Вы читали о параллельных мирах?
  - Не читаю фантастики, - ответил я, излишней категоричностью выдавая себя
с головой, ибо как бы мог я узнать о параллельных мирах, не читая этой
самой фантастики.
  - Ну все равно знаете, - сказал Морис. - И эта версия полностью
оправдывала Наташу. Она, как и другие грибники, бродила по поляне, ступала
в эту низинку, которая каким-то образом оказалась местом перехода из мира
в мир, попадала туда и как ни в чем не бывало продолжала свою охоту. А
может быть, грибники знают о свойствах этого места и пользуются им
сознательно, не придавая тому большого значения-
Тут он замолчал, подумал и добавил:
  - А может, кто-нибудь из них остался в параллельном мире. Если он алкаш,
то и не заметил разницы.
  - Ну да, вернулся домой и встретил самого себя, - заметил я. Но Морис меня
не слушал.
  - Так вот, осознав, что произошло со мной, я пришел к неожиданному выводу:
если в параллельном мире есть отличия от нашего, то они могут
распространяться и в прошлое. Я же ученый. Куда мне следует направиться?
  - К памятнику Пушкину, - пошутил я.
  - Вы почти угадали. Только, разумеется, не к памятнику, он мне не даст
нужной информации, а в Пушкинский музей. Я остановил такси и велел ехать
на Кропоткинскую. Я продолжал размышлять. А вдруг Пушкин избежал дуэли в
1837 году? И прожил еще десять, двадцать, тридцать лет, создал неизвестные
нам гениальные произведения? Все более волнуясь от предстоящей встречи с
великим поэтом, я спросил таксиста, в каком году умер Пушкин. "Не помню, -
сказал таксист, - давно, больше ста лет назад". Шофер был пожилым
флегматичным толстяком, его совершенно не интересовала поэзия. Но в его
словах звучала надежда. Больше ста лет - это семидесятые годы прошлого
века. Такси еще не успело остановиться у музея, как я выскочил из машины и
сунул шоферу два рубля. К моему счастью, он, не глядя, сунул их в карман.
Я подбежал к двери в Пушкинский музей, и вы не представляете! - Морис
обиженно посмотрел на меня. - О ужас! - произнес он тоном страдающего
Вертера. - Это был не Пушкинский музей! Я стоял, как громом пораженный.
Тут дверь открылась и из дверей вышел старик. "Простите, - бросился я к
нему. - Где же Пушкинский музей?" А он отвечает: "По-моему, в Москве
такого нет. Только в Кишиневе". "Так почему же?" "Вы правы, - ответил
старик, - этот замечательный поэт заслуживает того, чтобы в Москве был
музей его имени. Его ранняя смерть не дала полностью раскрыться его
могучему дарованию"" "Ранняя смерть! - кричу я. - Ранняя смерть! В каком
году умер Пушкин?". "Он погиб на дуэли в Кишиневе в начале двадцатых годов
прошлого века", - отвечает мне старик и уходит. У меня руки опустились, и
я понял: больше мне там делать нечего. Скорее домой! У нас он прожил почти
сорок лет. Ведь если я по какой-то глупейшей случайности останусь там, то
я никогда никому не докажу, что Пушкин написал "Маленькие трагедии" и
"Евгения Онегина"!
  - А может, стоило вам остаться, - возразил я. - Вы бы заявили, что открыли
их на чердаке, и вам бы цены не было.
  - А потом бы меня разоблачили как мистификатора, - серьезно сказал Морис.
  - Кстати, мое приключение чуть было не закончилось трагически.
  - Почему?
  - У меня оставалось пять рублей. Я поймал такси, вернулся к парку,
протянул шоферу пятерку и, думая совсем о другом, попросил у него сдачи.
  - Ты чего мне суешь? - спросил шофер.
  - Деньги, - говорю я, - три рубля сдачи, пожалуйста.
  А сам уж открыл дверцу, чтобы выйти.
  - Где же это ты раздобыл такие деньги? - спросил шофер зловеще.
  И тут только до меня дошел весь ужас моего положения. Еще секунда, и я
навсегда - пленник мира, где не знают зрелого Пушкина! Я стрелой вылетел
из машины и бросился к поляне, слыша, как сзади топочет шофер. Я первым
успел к ложбине и стоило мне пробежать ее, как вокруг послышались голоса,
- рабочие сколачивали забор. А ведь секунду до того на поляне никого не
было.
  - Стой! - закричал шофер, пролетая вслед за мной в наш мир. И крепко
вцепился в меня обеими руками.
  Но я уже был в безопасности. Я спокойно обернулся и спросил:
  - В чем дело, товарищ водитель?
  - А в том дело, - он потрясал моей пятеркой, как плеткой, - что мне
фальшивые деньги не нужны.
  - Фальшивые? Минуточку. Пошли к людям, разберемся.
  И говорил я так уверенно, что он послушно отправился за мной к плотникам,
которые с интересом наблюдали за нами: ни с того ни с сего на поляне
возникают два незнакомых человека и вступают в конфликт.
  Я взял у шофера пятерку, протянул ее рабочим и спросил:
  - Скажите мне, пожалуйста, что это такое?
  - Деньги, - сказал один из них. - А чего?
  - А то, - закричал шофер, - что таких денег не бывает!
  - А какие же бывают?
  Тут шофер вытащил из кармана целую кучу денег. Очень похожих на наши,
только других цветов. Пятерка, например, там розовая, а три рубля - желтые.
  Плотники смотрели на шофера, буквально выпучив глаза. Один из них достал
пятерку и показал шоферу.
  - А у меня тоже не деньги? - спросил он с некоторой угрозой в голосе.
  - Да гони ты его отсюда, - сказал второй плотник. - Может, шпион
какой-нибудь или спекулянт-валютчик.
  - Какой я шпион! - возмутился шофер. - Вон моя машина стоит, из третьего
парка.
  И показал, где должна была бы стоять его машина. Сами понимаете, что
никакой машины там не было.
  - Ой, - сказал шофер, - угнали!
  И попытался броситься к тротуару напрямик. Мне стоило немалых усилий
перехватить его так, чтобы провести сквозь ложбинку. И он благополучно
исчез.
  - А плотники?
  - Что плотники? Говорят мне: "Ты куда шпиона дел?". "Сбежал он", -
отвечаю. Вот и все. И я поспешил к вам.
  Я набил трубку, раскурил. Три дня не курил, проявлял силу воли.
  - Спасибо, - сказал я, - за увлекательный рассказ.
  - Вы мне не верите? Вы полагаете, что я обманул вас?
  - Нет, вам никогда такого не придумать.
  - Тогда я пошел.
  - Куда?
  - К Наташе. Я ей все расскажу. У меня такое облегчение! Вы не
представляете... Жалко, что его убили молодым. Представляете себе целый
мир, не знающий зрелого Пушкина!
  - Все на свете компенсируется, - сказал я. - Не было Пушкина, был кто-то
другой.
  - Конечно, - сказал Морис, продвигаясь к двери. Он уже предвкушал, как
ворвется к Наташе и начнет плести любовную чепуху.
  - Да, - повторил я, - должна быть компенсация... Кстати, Морис, а тот дом,
в который вы приехали, я имею в виду Пушкинский музей, в нем что?
  - Тоже музей.
  - Какой же?
  - Музей Лермонтова, - сказал Морис. - Ну, я пошел.
  - Лермонтова? А разве нельзя допустить...
  - Чего же допускать, - снисходительно улыбнулся мой молодой коллега. - Там
написано: "Музей M.Ю. Лермонтова. 1814-1879".
  - Что? - воскликнул я. - И вы даже не заглянули внутрь?
  - Я - пушкинист, - ответил Морис с идиотским чувством превосходства. "Я
пушкинист, и этим все сказано".
  - Вы не пушкинист! - завопил я. - Вы лошадь в шорах!
  - Почему в шорах? - удивился Морис.
  - Вы же сами только что выражали сочувствие миру, лишенному "Евгения
Онегина". Неужели вы не поняли, что обратное также действительно? Сорок
лет творил русский гений - Лермонтов! Вы можете себе представить...
  Но этот утюг остался на своих бетонных позициях.
  - С точки зрения литературоведения, - заявил он, - масштабы гения Пушкина
и Лермонтова несопоставимы. С таким же успехом мы могли бы...
  - Остановись, безумный, - прорычал я. - Я тебя выгоню с работы! Ты
недостоин звания ученого! Единственное возможное спасение для тебя -
отвести меня немедленно в тот мир! Немедленно!
  - Понимаете, - начал мямлить он, - я собирался поехать к Наташе...
  - С Наташей я поговорю сам. И не сомневаюсь, что она немедленно откажется
общаться со столь ничтожным субъектом. А ну веди!
  Наверно, я был страшен. Морис скис и покорно ждал, пока я мечусь по
кабинету в поисках золотых запонок, которые я рассчитывал обменять в том
мире на полное собрание сочинений Михаила Юрьевича.
  Когда мы выскочили из машины у парка, было уже около двенадцати. Морис
подавленно молчал. Видно, до него дошел весь ужас его преступления перед
мировой литературой. Поляна уже была обнесена забором, и плотники
прибивали к нему последние планки. Не без труда нам удалось проникнуть на
территорию строительства.
  - Где? - спросил я Мориса.
  Он стоял в полной растерянности. По несчастливому стечению обстоятельств
строители успели свалить на поляну несколько грузовиков с бетонными
плитами. Рядом с ними, срезая дерн, трудился бульдозер.
  - Где-то... - сказал Морис, - где-то, очевидно...
  Он прошелся за бульдозером, неуверенно остановился в одном месте, потом
вернулся к плитам.
  - Нет, - сказал он, - не представляю... Тут ложбинка была.
  - Чем помочь? - спросил бульдозерист, обернувшись к нам.
  - Тут ложбинка была, - сказал я тупо.
  - Была, да сплыла, - сказал бульдозерист. - А будет кафе-закусочная на
двести мест. Потеряли чего?
  - Да, - сказал я. - А скажите, у вас ничего здесь не проваливалось?
  - Еще чего не хватало, - засмеялся бульдозерист. - Если бы моя машина
провалилась, большой бы шум произошел.
  Ничего мы, конечно, не нашли.
  Надо добавить, что через два месяца Морис женился на Наташе.

  Морису я безусловно верю. Все, что он рассказал, имело место. Но прежней
теплоты в наших отношениях нет.


Текст взят с сайта http://rusf.ru

---

на главную    антология "Фантасты об искусстве"