Антология "Фантасты об искусстве"
Составитель: Алексей Звероловлев

Rambler's Top100
Евгений Сыч. Кстати, о музыке...
                            

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Соло".
   OCR  spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - Если поджечь рояль и слушать (современные рояли легко  загораются,  у
них на клавишах не слоновая кость, а целлулоид), -  то  услышишь,  как  он
будет играть сам. Точнее, играть на нем будет огонь.  Огонь  создаст  свою
музыку - интересно, не правда ли? Сначала взлет по клавишам, потом  шелест
нот и шипение струек огня,  выбивающихся  из  деревянного  кружева  нотной
подставки, тонких струек. А  потом  мощное  крещендо,  вакханалия  гудящих
языков пламени и неровный  звон  в  высвобождающихся  из  надежной  хватки
колодок струн. И все это в дивном,  недоступном  человеческому  творчеству
порядке. В порядке, указанном огнем.
   - Забавно, право, забавно. Вы убедили меня, допуск я вам, пожалуй  дам.
Вы продолжайте, это очень забавно. Так говорите, правда жизни?
   И другой кабинет, попроще, понадежней. Зеленые  жалюзи  -  так  хочется
чего-то зеленого на  этом  пустом,  словно  выжженном  острове!  -  делали
зеленым даже солнце за окнами, не говоря уж  об  интерьере.  Интерьер  был
прост.  Зеленоватый  стол,  зеленые  стены,  цвета   несвежего   покойника
комендант за столом, по-настоящему зеленая фуражка на стене и  на  той  же
вешалке  -  автомат.  Небольшой,  удобный,  успокоительно-черный,   но   с
предательскими зеленоватыми бликами на свежем, по  уставному  тонком  слое
масла.
   Гость не нравился коменданту. Честно говоря, гражданские ему вообще  не
нравились.  Но  у  этого  молодого  человека,  бог  весть  с  какой  целью
прибывшего сюда, имелась бумага за подписью генерала,  которого  комендант
заочно уважал, и бумага эта разночтении не допускала.
   - Я к вам, - сказал молодой человек коменданту, - вот по какому делу. Я
- композитор.
   Комендант насторожился.
   - Музыку пишу, сочиняю, - пояснил молодой человек.  -  И  есть  у  меня
мысль, для осуществления которой понадобится ваша помощь. Как бы  это  вам
объяснять... Вот здесь, на острове, эти самые - враги, их что - много?
   - То есть как - много?
   - У любого великого правительства, у каждого великого  начинания,  даже
просто у великих людей всегда бывало много врагов,  -  терпеливо  объяснил
композитор, глядя прямо в обеспокоенные глаза коменданта.
   - Верно, - согласился комендант. - Врагов хватает.
   - Так вот, возникла мысль, как использовать их для служения  искусству,
- мотнул головой композитор, словно стряхивая со  лба  длинную  прядь.  Но
стрижка у него была по-армейски короткой,  не  длиннее  ширины  спичечного
коробка, и это действовало на коменданта успокаивающе.
   - Всех?
   - Да нет, это было бы излишне, - ограничил себя композитор, - там  есть
склон у вас, рядом с заграждением, к волнолому ведет - знаете?  -  покатый
такой: с него толкни - человеку ни за что не удержаться, - продолжал он. -
Я вот что думаю: если установить по склону микрофоны и  сделать  вывод  на
усилители, каждый звук можно будет записывать  предельно  чисто.  Там  еще
уступ есть такой... они об него  стукаться  будут  и  лишь  потом  в  воду
падать.
   - Кто - они?
   - Да враги же!
   - Понял, - просветлел комендант. Но сразу же засомневался: - А по какой
статье я их буду проводить?
   - Ну, не знаю. Лучше  всего,  так  и  спишите  по  статье  "музыкальные
расходы". Есть такая?
   - Мда, - неопределенно сказал комендант, еще раз посмотрел  на  лежащую
перед ним бумагу и завершил: - Пусть послужат искусству.
   - Интереснейшая вещь должна получиться, - заулыбался композитор.
   - Ну, что ж, приступим, - улыбнулся и  комендант.  -  А  микрофоны  как
будем ставить? Склон-то крутой?
   - Я уже думал, - сказал композитор.  -  Это  ничего.  Если  солдата  на
веревке спустить, можно аж до самого моря установить аппаратуру.
   - Верно, - принял комендант.
   Микрофоны установили вдоль всего склона.  Сотню  врагов  (комендант  не
пожалел бы и двух сотен, все равно здесь работать им было негде и  кормить
приходилось задарма) - притаскивали поочередно к  обрыву.  Их  сталкивали,
они катились по склону к уступу и падали  в  воду,  и  каждый  их  вскрик,
каждый стон, и плеск, когда тело касалось  волны,  и  стук  тела  о  камни
записывались на магнитофонную ленту, усиленные мощной аппаратурой. Правда,
некоторые не кричали, наверное, из вредности.  Они  падали,  сцепив  зубы,
немые и немузыкальные, и тогда магнитофон записывал только  глухие  удары.
Сначала композитор очень расстраивался, если  попадался  такой  молчун,  а
потом успокоился: в глухих ударах тоже был определенный ритм,  и  главное,
правда жизни. Ведь не все же, действительно, кричат, срываясь в смерть.
   Одного врага сбросили в наручниках. Металл звенел, стукаясь  о  камень.
Композитору это так  понравилось,  что  он  попросил  коменданта  надевать
наручники и на других. Но  комендант  не  согласился  выбрасывать  в  море
казенное добро и только в порядке личной любезности разрешил еще несколько
человек сбросить в наручниках устаревшего образца.
   Когда запись была завершена, композитор ее подработал с помощью  ножниц
и клея:  перемешал  некоторые  куски  для  цельности  композиции,  кое-что
повыкидывал, конечно, кое-что усилил.  В  общем,  получилось  недурно  для
симфонического произведения.
   Первоначально знатоки не восприняли эту вещь как нечто новаторское.  Но
потом  стали  распространяться  слухи,  как   делалась   новая   симфония.
Неизвестно, от кого они исходили: то ли сам автор проболтался,  то  ли  по
другим каналам, - только все сразу узнали  и  заинтересовались.  Пластинка
разошлась мгновенно, и тираж удвоили. Любители музыки сокрушенно говорили:
"Это не искусство, нет, так нельзя. Он  негодяй,  этот  композитор!"  -  и
ставили симфонию на полки,  потому  что  невозможно  не  приобрести  столь
необычную вещь.  "Жутко,  но  интересно",  -  утверждали  другие,  и  тоже
покупали диски и кассеты.
   А композитор был счастлив. Он  даже  не  подсчитал  стекающиеся  в  его
карман проценты. Он мечтал.
   Он  представлял  себе,  как  замечательно  было  бы  написать  симфонию
атомного взрыва. Если расставить целую систему микрофонов,  спрятав  их  в
укрытия достаточно прочные, чтобы выдержать первый натиск  ударной  волны,
если взять самые разные микрофоны - от великанов с мембраной  из  дюймовой
брони до шпионских "клопов", способных засечь  самый  затаенный  шорох,  и
сделать  так,  чтобы  в  разное   время   по   очереди   слетели   с   них
крышки-предохранители и распахивались навстречу буре чуткие  уши,  и  если
подобрать подходящий город, и если объяснить  нужным  людям  всю  важность
этого эксперимента для искусства, искусства с большой буквы, искусства для
избранных,
   то очень даже будет что записать:
   рев демонов смерти, выпущенных на свободу,  хруст  лопающихся  стальных
скелетов зданий, звон миллионов  рассыпающихся  стекол,  хрипение  воды  и
газа,  хлынувших  из  разорванных  в  тысячах  мест  артерий   города.   И
тысячеголосый крик людей - участников эксперимента с той стороны проводов,
заглушенный грохотом падающих на сожженную землю обломков, крик, о котором
только догадываешься.
   И пламя, его  тоже  не  приходится  сбрасывать  со  счетов.  Интересно,
конечно, когда горит рояль,  но  куда  занятнее,  когда  пылают  железо  и
камень, когда с неуловимым шипением испаряется все, что может испаряться.
   Вот это будет правда жизни!
   Или - правда смерти?
   Впрочем, композитор эти понятия путал. В философии и в семантике он был
не силен.
   Зато - какая музыка!
   "Утомленное солнце нежно с морем прощалось..." Или - с землей?  К  тому
же - утомленное ли, может - равнодушное? Но тогда при чем тут нежность?
   Лучше так: равнодушное солнце прощается с землей.
   Сумерки.
   Тащат гамадрилы пианино.
   Тащат бабуины пианино.
   Тащат павианы пианино.
   Тащат обезьяны пианино  по  сильно  пересеченной  местности.  С  визгом
волочится сто угловатым камням основание, и  гулом  отзывается  на  каждый
камень капризный деревянный ящик.  Тащат  они  его  к  обрыву,  и  процесс
передвижения заслоняет от них высокую цель всего мероприятия, и ругают они
пианино. Но это неважно. Главное - помнит высокую цель пятирукий их вожак.
Пятая рука выросла у него там, где у всех растет хвост. Эта рука,  да  еще
умение  мыслить  абстрактно,  умение  отрешаться  от  мелочей,  от  мелких
частностей, помогли ему стать вожаком.  Он  помнит,  для  чего  втаскивают
обезьяны пианино на откос: потом все племя соберется  внизу,  под  утесом,
задрав вверх тупые морды, я он, вожак, сбросит  пианино  на  камни,  чтобы
грохнул ящик в последний раз и чтобы в звоне  лопнувших  струн  послышался
обезьянам звук собственных их рвущихся жил. Чтобы прониклись они ужасом  и
почувствовали, как велик вожак.
   А когда забудут перенесенное потрясение, можно ведь и  повторить.  Жаль
только, что добывать пианино с каждым разом становится  все  трудней.  Вот
если бы записать этот звук и прокручивать его каждый раз.
   Где бы это раздобыть магнитофон? Или проще  заставить  кого-нибудь  его
изобрести?
   Удобная вещь для обезьян - магнитофон.


Текст взят с сайта http://rusf.ru

на главную    антология "Фантасты об искусстве"

Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
Hosted by uCoz