Андрей Плеханов. Холст, свернутый в трубку

Антология "Фантасты об искусстве"
 
Составитель: Алексей Звероловлев

В 7-8-м номере "Звездной дороги" за 2002 год было напечатано интервью с
Андреем Плехановым - талантливым нижегородским писателем-фантастом,
автором романов "Сверхдержава", "Слепое пятно", мистико-приключенческой
пенталогии о Дмитрии Коробове.
В интервью Андрей рассказывал о том, почему он, успешный врач, кандидат
медицинских наук, пришел в литературу (по его словам, это было поиском
"личной кислородной отдушины"). Сегодня "ЗД" публикует новый рассказ
нижегородского писателя. Ни в каких комментариях это произведение не
нуждается, за исключением одного: "бэкграундом" рассказа стала любовь
фантаста к испанской культуре и Испании - стране, где ему уже довелось
побывать.

"Рикар" - хороший напиток. Многим не нравится его резкий вкус, но я
предпочитаю именно это. Главное - правильно развести его водой. Я всегда
делаю это сам, не доверяю официантам. Официанты ныне сплошь молодежь,
студенты на подработках, сами они предпочитают слабые американские
напитки, щедро разбавляют кофейный ликер "кока-колой".
Они получают от этого удовольствие. Вы представляете сочетание -
кофейный ликер и "кока-кола"? Ужасно. Это даже хуже, чем "Куба либре". Они
называют это пойло "Бурет". Откуда им знать, как правильно разбавлять
анисовую настойку?
Я расскажу вам. Делается это так: наливаешь "Рикар" в высокий
прозрачный стакан. Потом небольшая пауза - нужно откинуться на спинку
стула, задумчиво повертеть стакан в пальцах, прищуриться, изучая
коричневую, космическую... философскую, я бы сказал, глубину, чудом
уместившуюся в двадцати кубических сантиметрах пространства над толстым
стеклянным дном. Потом ставишь стакан на стол, берешь глиняный (только
глиняный, никакой пластмассы!) кувшин, тонкой струйкой выливаешь воду в
стакан. Напиток мутнеет, становится мутно-белым, похожим на старое молоко.
Положено разбавлять один к пяти, но я предпочитаю пропорцию один к трем -
так делают все закоренелые любители анисовки в нашем городке. Смотрите,
господа: перед вами "Рикар", готовый к употреблению. Амброзия, питье богов.
Когда делаешь первый маленький глоток, обжигающий горло, затрудняющий
дыхание, то представляешь, как старина Бог сидит перед камином, положив
ноги на высокую подставку из кедра, и точно так же, как ты, как вы сейчас,
медленно, не спеша, размазывает мутно-молочный "Рикар" языком по нёбу,
жмурится от удовольствия.
Он должен быть гурманом, наш старина Бог. Как может быть иначе?
Любой длительный процесс должен оправдывать себя. В том числе и
эволюция нас, человеков, инициированная Создателем. Процесс должен иметь
адекватный конечный результат. Адекватный результат - анисовка, молоко
Господа. Я пью маленькими глотками. Я ощущаю себя ангелом, шикарно
разместившимся на острие иголки. Голуби склевывают крошки из-под моих ног.
Мне хорошо.
Некоторые из знакомых мне персон выбиваются из этого процесса,
бессовестно нарушают законы эволюции - увлекаются текилой, водкой, и еще
хуже - ромом, в том числе и черным... Что можно сказать о таких людях? Им
можно лишь посочувствовать. Дело даже не в том, что ром или водка - это
всего лишь разбавленный спирт разной степени очистки, действующий
прямолинейно и грубо. Дело совсем не в градусах и химическом составе.
Просто разные напитки дают совершенно разные манеры удовольствия. К
примеру, длинноволосые прыщавые итальянцы все время пьют свое "Мартини".
Это способствует хорошему росту волос (в том числе и на спине), но прыщи -
неизбежный побочный эффект. Пейте "Мартини", итальянские ребята, и
боритесь с прыщами - может быть, в этом и состоит ваш modus vivendi и ваша
мера мученичества, естественным образом перетекающего в гордость собой. А
я вот предпочитаю "Ricard".
Завершаю свою оду. Анис и лакрица способствуют не только хорошему
расположению духа, но и крепкому здоровью. Главное - знать, как правильно
подготовить их к тому, чтобы они попали в твой желудок.
Вечер - еще один в череде ему подобных, одинаковых в своей утонченной
приятности, достойное завершение дня, проведенного в трудах праведных. Я,
как всегда, сижу за столиком в углу кафе - уютного заведения "Нена", что
на площади Лос Пескадорес. Это мой столик. И мое время. Любимое время
суток.
Теплый испанский вечер, начало мая. Еще далеко до пика сезона, и
туристов не так уж много в нашем городке, именуемом Морайра.
Большинство людей в кафе - мои старые знакомые. За столиком в углу
восседает толстый Педро. Пара русских туристов подливает ему вино, а он
громко рассказывает, как потерял кисть правой руки в боях с франкистами.
На груди его значок с бородатой физиономией Фиделя Кастро. Наш Педро -
старый коммунист, он рассказывает об этом всем русским, показывает им
личное письмо от Че Гевары, охотно фотографируется с русскими, снимая при
этом черную повязку с руки.
Конечно, все в Морайре знают, что во время гражданской войны Педро еще
пешком под стол ходил, а кисть ему оттяпало циркулярной пилой лет десять
назад, но никто не вмешивается в чужой разговор, не уличает толстяка во
лжи. Зачем портить человеку удовольствие?
У стены - бильярдный стол с красным сукном. Над ним склонились четверо
пожилых хиппарей - один наш, местный, один из Венгрии, двое из Англии.
Расклешенные потертые джинсы, длинные волосы, короткие ухоженные бородки.
Трудятся в поте лица - гоняют разноцветные шары.
Добродушные ребята. Пьют всегда только пиво.
У стойки, на высоких табуретах, сидят два заклятых друга-врага - Карло
из Андалусии и Чимо из Валенсии. Набычились, смотрят друг на друга
исподлобья, настраиваются на очередную баталию - громкую перебранку с
размахиванием руками, апелляциями ко всем окружающим и ежеминутным
поминанием шлюхиной матери, шлюхиного сына и шлюхиного причастия. Что они
будут обсуждать на этот раз - игру "Реала", музыку Пако де Лусиа или
достоинства и недостатки андалусийской мебели? Какая разница? Закончится
все как всегда - совместным распитием виски и братанием para siempre.
Спектакль, разыгрываемый уже в тысячный раз. Каждый знает свое место,
свою роль, свое время появления на сцене.
И меня это вполне устраивает.
Я отвлекаюсь на пару минут. Медитирую над своим напитком. А когда
открываю глаза, этот тип уже стоит в центре зала. Черт знает, откуда он
взялся. Я не слышал, чтобы звенел колокольчик входной двери.
На его ногах какая-то странная обувь, совсем не подходящая для
вечернего визита в кафе. Да и сам он выглядит необычно.
Всклокоченные пегие волосы, неопрятная борода, недовольная физиономия,
толстый живот, нависающий над дешевыми тренировочными штанами. Старая
клетчатая рубаха - вся в пестрых заплатах, измазанная краской. И поверх
рубахи - распахнутая овчинная безрукавка, со свалявшейся и побитой молью
шерстью.
Сердце мое вздрагивает от радостного предчувствия. Этот человек - мой.
Он еще не знает, для чего пришел сюда. А я знаю. Он пришел, чтобы выпить
со мной. Поболтать со мной и рассказать, кто он такой, чем занимается и
для чего существует на белом свете.
Сегодня я пришел сюда ради него. Люблю оригинальных типов.
Впрочем, похоже, что он тоже положил на меня глаз. Направляется прямо к
моему столу, тяжело плюхается на стул.
- Что вы будете пить? - спрашиваю я. - Угощаю.
- Угощаешь? - Глаза человека снуют из стороны в сторону - не от
смущения, скорее, от неудовлетворения вечерней трезвостью. - Тогда водки.
- Камареро! - кричу я и поднимаю палец. - Одну водки!
Официант подскакивает, сгибается в полупоклоне, лицо его выражает
извинение.
- Извините, водки нет, - говорит он. - Не держим. Если хотите, к вашим
услугам большой выбор мексиканских напитков.
- Это что такое? Текила? - спокойно интересуется человек.
- О да. Конечно! - Официант радостно улыбается. - У нас двадцать три
сорта текилы. Какую вы предпочитаете?
- Какую угодно. Какая разница? Любая текила - дерьмо, - говорит
человек, и улыбка официанта угасает сама собой. - Стакан. Принеси мне
стакан этой вашей текилы, дружок. У вас есть граненые стаканы?
- Что, извините?.. - Официант впадает в окончательное замешательство.
- Ах, да... - Человек машет рукой. - У вас такого нет. Нет у вас
граненых стаканов. Надо было из дома прихватить. Ладно, неси обычный. И
побыстрее. В глотке пересохло до невозможности.
К текиле, как и положено, подают лимон и соль, но человек не обращает
внимания ни на то, ни на другое. Он выцеживает стакан текилы через край -
тягуче, глотками, слегка морщась. Так можно пить воду. Плохую, испорченную
воду, которую необходимо выпить лишь для того, чтобы не умереть от жажды,
но все же воду, а никак не текилу.
Потом он хватает со стола кувшин с водой и с бульканьем вытряхивает его
содержимое себе в глотку, перевернув вверх донышком. Вытирает губы. Глаза
его успокаиваются и перестают бегать.
- Должно быть, это ужасно - выпить сразу целый стакан текилы? - замечаю
я.
- Ужасно, - кивает он головой. - Даже дешевая водка намного лучше самой
дорогой текилы. Почему здесь нет водки? Варварство какое-то.
- Сейчас вы будете пьяны, - констатирую я. - Алкоголь ударит вам в
голову...
- Что ты пьешь? - Мои слова не трогают его. Похоже, гораздо больше его
интересует содержимое моего стакана. - Что у тебя там такое? С виду похоже
на молоко.
- Это "Рикар". Анисовая настойка. Очень крепкая. Ее разводят водой, и
она приобретает молочный цвет.
- Можно попробовать?
- Пожалуйста. Пейте осторожно, дружище. Маленькими глоточками.
Я стараюсь сдержать улыбку. Попробовать слабо разведенную анисовку в
первый раз - большой сюрприз. Весьма неожиданные вкусовые ощущения. Не
каждый такое выдерживает.
Он всасывает все содержимое моего стакана единым махом. Я ожидаю чего
угодно, но только не такого. Я уверен, что глаза его встретятся на
переносице, оттолкнутся от нее, как бильярдные шарики, и разбегутся в
разные стороны. Что дыхание его перекроет, как газовую трубу вентилем. В
конце концов, он может хотя бы поперхнуться - приличия ради. Не случается
ничего. Он просто выпивает все это.
Затем поднимает двумя пальцами кувшин и с сожалением убеждается, что в
нем ничего нет. Тыкает вилкой в кусок ветчины на моей тарелке, вяло сует
мясо в рот и проглатывает.
- Ну как? - интересуюсь я. - Оригинально? Тонко?
- Я уже пил такое, - флегматично отвечает он. - В детстве. Тогда это
называлось "микстура от кашля". Ты когда-нибудь кашляешь, дружище?
- Нет...
- Неудивительно. Стакан этой гадости способен избавить от кашля на
целый месяц. И сколько это стоит?
Я называю цену.
- Одна порция этой микстуры стоит столько же, как три бутылки водки в
России, - сообщает он, скалькулировав что-то в голове, помогая
мыслительному процессу шевелением светлых кустистых бровей.
Я терпеливо жду, когда он начнет пьянеть. Ни малейших признаков этого
не наблюдается.
- По моим расчетам вы должны быть уже изрядно пьяны, - говорю я.
- Почему вы сидите на стуле, а не лежите под столом?
Он прерывает размышления и смотрит на меня.
- Стакан сорокаградусного - водки, рома, бренди или той же текилы - это
фон, - произносит он. - Сам по себе фон не имеет значения. Это как
грунтовка, которая кладется на холст. Когда грунтовка хорошо улеглась,
когда она на своем месте, можно рисовать контур и начинать класть мазки.
Если ты будешь рисовать маслом прямо по холсту, то получишь просто мазню.
Некоторые так и делают. Они называют эту мазню современным искусством и
подводят под это теоретическую базу. Но я не люблю халтуры. Я предпочитаю
добротную школу. Я грунтую холсты сам. И первый стакан водки тоже выпиваю
сам. Импровизация - потом.
- Вы художник?
- Художник, - соглашается он и тяжело вздыхает. - Так уж не повезло.
Знаешь, как я пишу! Всякие ваши Веласкесы-Дали в подметки мне не годятся.
И что с того? Не в то время я родился. И не в том месте. Сейчас ведь чего
в моде? Мазня как курица лапой. А я - реалист. Кому сейчас нужна хорошая
школа?
Он поворачивается. Бесцеремонно хватает официанта, пробегающего мимо,
за руку.
- Эй, парнишка, - говорит он, - ты это, текилу свою рюмками не таскай,
тебе же больше работы. Принеси сюда всю бутылку. Мы ее сами разольем как
нам нужно. И две бутылки минералки. Запивать вашу дрянь будем.
Через пять минут я обнаруживаю, что осторожно втягиваю губами текилу из
наполненного наполовину бокала. Художник бодро булькает из стакана,
запрокинув голову, кадык под его растрепанной бородой ходит туда-сюда.
- Вот это уже лучше, - говорит он, стукнув дном опустошенного стакана
по столу. - Основная работа пошла. Прорисовка, так сказать, деталей.
Деталечек и маленьких таких деталюшечек.
- В каком городе вы живете? - спрашиваю я, пытаясь представить
что-нибудь российское. В голову не лезет ничего, кроме снега и медведей.
- В Жуковке.
- Это большой город?
- Это не город. Дыра дырой. Деревня. Уехал я из города, дружище.
Уехал. Потому как там еще хуже было. Сейчас ведь что город -
непотребство, злость да корысть безобразная! Пусть, думаю, заказчики ко
мне в деревню поездят. И что ты думаешь? Ездят, как миленькие! На джипах
своих японских нашу грязь месят! Помнят еще люди Сергея Можайского!
Он гордо выпячивает нижнюю губу, скребет пальцами в бороде.
- Вы пользуетесь большой популярностью, Сергей?
- Да какая там популярность... Не понимают нынче гениев! Нет спросу на
хорошие картины. Ну и хрен с ними! - Он перегибается через стол,
доверительно приближается губами к моему уху. - Я сейчас в основном
репродукции пишу. Представляешь, приезжает ко мне такое брателло, всё в
золотых цепях, пальцы не гнутся. "Серега, - говорит оно мне, - я вот с
Голландии альбомчик привез. И вот эта натюрморда мне нравится". И
показывает мне какую-нибудь голую бабу, кисти, к примеру, Рубенса. "Ты мне
нарисуй пять штук, - говорит мне это брателло, - токо шоб все одинаковые
были. Я четыре у себя в комнатах повешу, чтоб красивше было. А пятую своей
марухе подарю на день Святого Валентина. Она у меня от такой
художественности шибко тащится - типа как понимает. И чтоб там все при
всем было - типа мазок в мазок". - "Без проблем, - говорю я, - пять штук
баксов на стол, авансом, а когда сделаю, еще десять штук добавишь". И
через два месяца все готово. Принимай товар. Сам Рубенс не отличит.
Я вдруг ловлю себя на том, что Сергей говорит вовсе не на испанском
языке. "Брателло", "маруха" - я никогда не слышал таких слов. Однако я
понимаю все, что он говорит. Почему-то это не удивляет меня.
Чувствуется, что художник затронул любимую тему и готов разговаривать
об этом как угодно долго. Не могу сказать, что живопись интересует меня. Я
пытаюсь сменить тему.
- Как вам нравится наш городок? - спрашиваю я. - Многие находят его
весьма привлекательным.
- Какой городок? Как называется?
- Морайра, - удивленно говорю я. - Вы что, не знаете, где находитесь?
- Ну так... Догадываюсь... - машет он в воздухе рукой. - Испания, что
ли?
- Да, - говорю я, все более изумляясь. - Вы где остановились? В
гостинице?
- Не-а.
- А где? Снимаете апартаменты?
- Да нигде. Я ненадолго зашел. Вот выпью и домой пойду. В Жуковку.
- Как пойдете?
- Да так же, как и пришел. Собственными ножками. Пешком.
Все-таки его начинает забирать. Он несет чушь.
- И как же вы шли пешком? - Я решаю подыграть его дурацкой шутке. -
Через Аликанте, наверное? Тут недалеко - всего-то сто двадцать
километров...
- Сто двадцать? - Он чешет в затылке. - Нет, друг. Это, пожалуй,
далековато будет. В тапках далеко не уйдешь. - Он выпрастывает ногу из-под
стола, и я наконец-то понимаю, что за обувь на нем - стоптанные домашние
шлепанцы розового цвета, скорее женские, чем мужские. - Знаешь что,
приятель? Давай еще по полстакана, и пойду я.
В мастерскую к себе. А то моя хавронья меня хватится.
- Хавронья?
- Ну да. Это я жинку свою так называю. Нюх у нее на это дело - если я с
кем-нибудь за воротник закладываю. Орать начинает, скотиной меня называет,
бывает, поленом огреет. Так что извини...
Я молча нацеживаю текилы из бутылки в стаканы. Выпиваю так же, как он,
- залпом опрокидываю в рот противную жидкость и ощущаю, как она
закручивается в глотке маленьким водоворотом. Проглатываю автоматически,
почти бесчувственно.
- Вот теперь хорошо! - Художник откидывается на спинку с
удовлетворенным видом. - Жаль, что здесь нельзя надолго остаться.
Миленько тут у вас. Представляешь, как здорово было бы зависнуть на
недельку. А так - тяпнул пару стаканов и бегом домой. Разве это жизнь?
- Ничего не понимаю. - Чувство, поднимающееся в моей душе, нельзя уже
назвать любопытством. Скорее, это ужас, вызывающий оцепенение. - Объясните
мне, что происходит. Пожалуйста!
- А чо ты можешь понимать? - Бородач перевешивается через стол, дышит
на меня перегаром и чесноком. - Без толку тебе объяснять. И вообще, тебя
на самом деле нет. Нет! Понял?
- Как нет?
- А вот так. Щас увидишь...
Он тяжело поднимается на ноги и бредет прочь. Добирается до стены и
проходит сквозь нее.
Стена перестает существовать, превращается в огромное окно, провал в
пространстве. Я вижу в этом окне мастерскую художника - огромную, с
чудовищно увеличенными предметами. Печка, обмазанная белой известкой;
грубо сколоченный стол, заваленный скрюченными тюбиками из-под краски.
Мольберты с незаконченными картинами вдоль бурых бревенчатых стен.
Кажется, что наше кафе стоит на столе в мастерской, как комната-клетка
Гулливера, попавшего в страну великанов.
Мне положено разинуть рот от изумления, но челюсти потеряли
подвижность. Я пытаюсь пошевелить рукой и не могу. Я не дышу, сердце мое
перестает биться.
Вдруг я понимаю: я нарисован. Распят в неподвижности на плоском холсте.
И все, что окружает меня в кафе, - тоже нарисовано. Люди изображены
небрежно, схематично, один только я прописан тщательно, в манере, близкой
к фотографии. Гиперреалистической манере.
Я начинаю понимать, откуда взялись все мы, сидящие в заведении "Нена",
что на площади Лос Пескадорес.
На столе художника, в его мире, я вижу раскрытый журнал. На глянцевой
цветной фотографии изображен интерьер кафе "Нена". Моего кафе. Подпись под
фотографией гласит: "На Коста-Бланко к вашим услугам множество
замечательных кафе и ресторанов".
Я понимаю, почему художник не знал, как называется наше заведение и
даже город. Это всего лишь фотография какого-то кафе.
Одного из множества.
Я вижу на фотографии людей за столиками - тех самых, что окружают меня
сейчас. Но себя на фотографии я не вижу.
Художник сам придумал меня - нарисовал таким, каким я был нужен ему.
Вылепил мне лицо персоны, жаждущей пригласить кого-нибудь к своему столу и
угостить выпивкой.
Я пленник. Раб, годный лишь для того, чтобы поднести стакан своему
хозяину.
Моя миссия закончилась. Осознание этого не добавляет секунд к моему
существованию. Гигантские руки художника сдирают мой мир с подрамника,
сворачивают его в трубку холста и бросают в огонь.
Сергей Можайский сидит на корточках у печки и тупо смотрит, как
догорает холст. Пьяная отрыжка никак не проходит.
Чертов гастрит. Да что там гастрит, понятно, что там давно уже язва. В
желудке. Одна или несколько. А уж сколько язв в душе - не сосчитать. Язв
кровоточащих и не дающих спать, есть, думать, дышать.
Единственное, что еще получается автоматически, - ляпать репродукции
один к одному. Ляпать их одну за другой для людей, ни хрена не понимающих
в живописи, придурков и уродов... Пять одинаковых Рубенсов - это ж надо...
Дерьмо.
Гнусное пойло - эта текила... Гнусная жизнь... Гнусный дар - умение
перерисовывать фотографии так, что они становятся живыми.
Интересно, что происходит с нарисованными людьми после того, как они
сгорают? Да нет, что тут интересного? Сгорают, и все. Гораздо интереснее
то, что выпивка у них настоящая...
- Серега! - Кулак, не по-женски увесистый, молотит в дверь. - Чего
опять заперся? Опять пьянствоваешь, алкаш проклятый! Кто вчера обещал
завязать? Управы на тебя нету! Откуда только самогонку берешь? Ну-ка
открывай, а то дверь высажу!
- Отвяжись, дура... - бормочет художник. - Хавронья! Убогая деревенская
свиноматка. Что ты понимаешь в искусстве?..
Он садится на пол, прислоняется к стене и закрывает глаза.
Разноцветные бабочки летают в его голове.
Я стою на улице. В свете фонарей видны дома ночного городка. Теплый
воздух испанского лета наполнен запахом моря. Ветерок дотрагивается до
моего лица, ласкает его нежными пальцами.
Я в первый раз вижу этот город. Настоящий, реальный город. Мой город
Морайра. Город, в котором я буду жить.
Обитатели этого городка еще не знают, что я существую. Но это не так уж
и важно. Завтра я приду к ним, подружусь с ними. Я понравлюсь им. Ведь у
меня такое доброе лицо. Я так хорошо разбираюсь в анисовых настойках. И
так люблю угощать людей выпивкой - всех, даже незнакомых.
Я словно создан для этого.

(c) Редакция журнала "Звездная дорога", главный редактор Александр Ройфе
(c) "Русская фантастика", главный редактор Дмитрий Ватолин, 2000-2002
(c) Дизайн: Дмитрий Маевский, 2002. Подготовка: Павел Белоусов, 2002.

Текст взят с сайта http://rusf.ru

на главную антология "Фантасты об искусстве"