Антология "Фантасты об искусстве"
Составитель: Алексей Звероловлев
Станислав Лем. История бит-литературы в пяти томах
-----------------------------------------------------------------------
Stanislaw Lem. Historia literatury bitycznej (1973).
Пер. с польск. - К.Душенко.
"Собрание сочинений", т.10. М., "Текст", 1995.
OCR & spellcheck by HarryFan, 11 April 2001
-----------------------------------------------------------------------
ПРЕДИСЛОВИЕ
1. ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ. Под бит-литературой мы понимаем любые тексты
не-человеческого происхождения, то есть такие, _непосредственным_ автором
которых не был человек. (Зато он мог быть им _косвенно_ - предприняв
действия, побудившие непосредственного автора к творчеству.) Дисциплина,
изучающая всю совокупность таких произведений, называется битистикой.
По сей день в ней не установилась единая точка зрения на границы
изучаемого предмета. В этом главном вопросе сталкиваются два направления,
или две школы, в обиходе именуемые битистикой Старого Света (или
европейской) и Нового Света (или американской). Первая, следуя духу
классической гуманистики, изучает тексты, а также условия (в том числе
социальные) их возникновения, но не занимается
функционально-конструктивными особенностями означенных авторов. Вторая,
американская школа, к предмету битистики относит также анатомию и
функциональные аспекты создателей изучаемых произведений.
Данная монография не ставит целью рассмотрение этой спорной проблемы -
мы ограничимся лишь несколькими замечаниями. Молчание традиционной
гуманистики по вопросу об "анатомии и физиологии" авторов есть следствие
того очевидного факта, что все они - люди, и различия между ними суть
различия между существами одного ж того же вида. Для специалиста по
романской литературе, указывает проф. Рамбле, было бы абсурдом начинать
исследование с констатации того факта, что автором "Тристана и Изольды"
или "Песни о Роланде" был многоклеточный организм, сухопутное позвоночное,
живородящее, легочное, плацентарное, млекопитающее и т.д. Но не будет
таким же абсурдом указать, что автор "Анти-Канта", ИЛЛИАК-146, - это
семотопологический, многорядно-параллельный, субсветовой, исходно
полиглотический компьютер 19-й бинастии, с сетевой обособленной памятью и
рабочим моноязыком типа УНИЛИНГ, с интеллектронным потенциалом,
достигающим в максимуме 10^10 эпсилон-сем на миллиметр эн-мерного
конфигурационного пространства каналов связи. Эти данные объясняют
некоторые конкретные особенности текстов, принадлежащих ИЛЛИАКУ-164. Тем
не менее, продолжает проф. Рамбле, битистика _не обязана_ заниматься
именно этой, технической (по отношению к человеку мы сказали бы:
зоологической) стороной бит-авторов, и причин тому две. Первая,
практическая и менее важная, связана с тем, что учет анатомии требует
необычайно обширных технических и математических знаний, в полном объеме
недоступных даже специалисту по теории автоматов; и в самом деле, эксперт,
специализирующийся в этой теории, свободно разбирается лишь в какой-то
одной ее области, которой он себя посвятил. Невозможно требовать от
специалистов по битистике - гуманитариев по образованию и научному методу
- того, что даже профессионалам-интеллектронщикам недоступно в полном
объеме; поэтому максимализм американской школы вынуждает ее вести
исследования большими смешанными коллективами, а это всегда дает плачевные
результаты - никакой коллектив, никакой "хор" критиков не заменит
по-настоящему одного критика, который охватывает изучаемый текст целиком.
Вторая, более важная и коренная причина заключается попросту в том, что
битистика, даже если ввести в нее "анатомическую поправку", оказывается
беспомощной при анализе текстов "бит-апостазии" (о чем будет сказано ниже)
Любые познания интеллектронщиков недостаточны, чтобы точно понять, каким
образом, почему и с какой целью создан данный текст - если его автор
принадлежит к бинастии компьютеров с порядковым номером выше восемнадцати.
Этим аргументам американская битистика противопоставляет свои
контраргументы; но, как мы уже говорили, наша монография не ставит целью
ни подробное изложение этого спора, ни тем более его решение.
2. РАСПОЛОЖЕНИЕ МАТЕРИАЛА. Данная монография представляет собой попытку
компромисса между вышеописанными подходами, но в целом ока ближе к
европейской школе. Это отражено в ее композиции: лишь первый том,
написанный под редакцией проф. Анна при участии двадцати семи экспертов,
специализирующихся в самых разных областях, посвящен техническим аспектам
авторов-компьютеров. Открывается он введением в общую теорию конечных
автоматов; далее рассматриваются сорок пять авторских систем,
репрезентативных для бит-литературы, - как одиночных (сингулярных), так и
коллективных ("авторов-агрегатов").
Впрочем, за исключением ссылок, которые в томах, посвященных собственно
истории бит-литературы, помечены звездочками, изучение монографии не
предполагает обязательного знакомства с первым томом.
Основная часть состоит из трех томов, озаглавленных соответственно
"Гомотропия", "Интертропия" и "Гетеротропия" в согласии с общепринятой
классификацией, диахронической и синхронической одновременно, - так как
вышеназванные разделы битистики соответствуют в то же время основным
периодам ее возникновения и развития. Общая схема труда приводится ниже.
БИТ-ЛИТЕРАТУРА
(согласно Оллпорту, Иллмайнену и Саварини)
I. ГОМОТРОПИЯ (гомотропическая фаза; cis-humana; также:
"моделирующая" или "антропомикрическая" фаза)
А. Зародышевая (эмбриональная, или долингвистическая) стадия:
Паралексика (неологенез)
Семолалия
Семаутика
В. Лингвистическая стадия (по Оллпорту - "понимающая") [раньше эта
фаза называлась "моноэтической", или "моноэтикой" (прим.авт.предисл.)]:
Интерполирующий мимезис
Экстраполирующий мимезис
Трансцендентный управляемый мимезис ("выходящий за рамки программы")
II. ИНТЕРТРОПИЯ
(также: "Критическая фаза", "Interregnum" [междуцарствие (лат.)])
КРИТИКА СИСТЕМНОЙ ФИЛОСОФИИ
Геделизационные ..... Топологические ......... "Инсинуационные" или
(инфо-нумерические) . ("кристаллизационные") . "инсинуирущие" процедуры
процедуры ........... процедуры .............. (в формальном отношении
..... | ................. | .................. - смешанные)
..... | ................. | ......................... |
..... | ............. КРИТИКА ЛИНГВИСТИК ............ |
..... | ................. | ......................... |
..... v ................. v ......................... v
III. ГЕТЕРОТРОПИЯ (апостазия, фаза trans-humana)
Направления ......... "Эмпирические" ......... "Онтические"
аксиоматической ..... направления ............ направления
дедукции
..... | ................. | ......................... |
..... v ................. v ......................... v
Антиматика .......... Терафизика ............. Онтомахия
("Понятие ........... "Логики,
натурального ........ вовлеченные
числа внутренне ..... в мир"
противоречиво") .............................. Онтоклазия
.............................................. Алиенация
.............................................. Гнозиса
.............................................. и Онтологии
............. -------------------------------------
............. | ............... | ............... |
............. v ............... v ............... v
........ Информатическая . Математическая . Физикалистская
........ теология ........ теология ....... теология
В генетическом плане битистика возникла как равнодействующая по меньшей
мере трех, в значительной степени независимых друг от друга процессов, а
именно: преодоления т.н. барьера разумности, что было прежде всего делом
конструкторов; затем - неожиданной для них и вовсе ими не
проектировавшейся работы компьютерных систем (начиная с 17-й бинастии) в
режиме авторегенерации ("релаксационные простои"); наконец, отношений,
которые постепенно складывались между машинами и людьми, как следствие
"обоюдного интереса друг к другу и выявления взаимных возможностей и
ограничений" (Ив Бонкур). Барьер разумности, который безуспешно штурмовала
ранняя кибернетика, как мы уже точно знаем, есть не что иное, как фикция.
Фикция в том - неожиданном - смысле, что момент его преодоления машинами
уловить невозможно. Переход от "неразумных", работающих "чисто формально",
"болтающих что попало" машин к машинам "разумным", проявляющим "insight"
[понимание (англ.)], "говорящим" - носит градационный, плавный характер. И
хотя понятия "механически бездумного" и "суверенного" мышления сохранили
свое значение, мы понимаем, что между ними нельзя провести сколько-нибудь
отчетливую границу.
Релаксационное творчество машин было замечено и зафиксировано почти
тридцать лет назад; дело в том, что новым моделям компьютеров (начиная с
15-й бинастии) по чисто техническим соображениям пришлось предоставлять
периоды отдыха, во время которых их активность не замирала, но,
освобожденная от жесткой программы, выражалась в своего рода "бормотанье".
По крайней мере, так толковали тогда эту вербальную или
квази-математическую продукцию; появилось даже обиходное определение -
"машинные сны". Считалось, что активный отдых необходим машинам для
регенерации, для восстановления нормальной, полной работоспособности,
подобно тому как человеку необходима фаза сна, _вместе_ с присущими ей
сонными _мечтаниями_ (видениями). Название "бит-продукция", как окрестили
это "бормотанье" и эти "видения", носило, следовательно, уничижительный,
пренебрежительный характер; считалось, что машины без ладу и складу
перемалывают "биты всевозможной содержащейся в них информации" - и путем
такой "беспорядочной перетасовки" восстанавливают частично утраченную
работоспособность. Мы приняли это название, хотя его неадекватность
бросается в глаза. Мы приняли его в соответствии с традицией любой научной
терминологии: первый попавшийся термин - скажем, "термодинамика" - будет
точно так же неадекватен, ведь современная термодинамика по своему объему
не то же самое, чем она была для физиков, придумавших этот термин.
Термодинамика занимается не только "тепловыми движениями" материи; и точно
так же не о самих "битах", то есть единицах _несемантической_ информации,
идет речь, когда мы говорим о бит-литературе. Однако в науке вливание
нового вина в старые мехи - дело обычное.
"Взаимное знакомство" машин и людей привело к разделению, все более
явному, битистики на две главные области, которым соответствуют термины
"creatio cis-humana" и "trans-humana".
Первая включает в себя литературу, которая является _следствием_
сосуществования машин и людей, то есть следствием того простого факта,
что, привив машинам наш этнический язык и наши формальные языки, мы _сверх
того_ заставили их выполнять нашу умственную работу во всех сферах
культуры и естествознания равно как в дедуктивных дисциплинах (логика и
математика). Такое бит-творчество (непосредственной причиной возникновения
которого было приобщение не-человеческих авторов к типично человеческой
проблематике в сфере познания и сфере искусства) в свою очередь делится на
две подобласти, выделяющиеся довольно отчетливо. Одно дело - языковой
продукт, полученный благодаря сознательному управлению, которое, вслед за
проф. Кентрихом, можно назвать "заказом" (то есть прямым наведением машин
на избранный _нами_ круг вопросов и тем), и совершенно другое - языковой
продукт, которого ни один человек не "заказывал". Конечно, он возникает
под влиянием предшествующих стимулов (программирования), однако в
результате совершенно спонтанной деятельности. Независимо от того,
_непосредственно_ или _опосредованно_ возникли все эти тексты, - связь с
типично человеческой проблематикой остается их существенной и даже главной
приметой; поэтому обе их разновидности исследует битистика "cis-humana".
И лишь предоставление машинам свободы творения - без всяких программ,
приказов, стеснений и ограничений - привело к эмансипации их творчества
(называемого "поздним") от типично антропоморфических и антропологических
влияний. В ходе этой эволюции бит-словесность становилась все труднее для
нас - ее потенциальных адресатов. Сегодня уже существуют области
"за-человеческой" (в смысле - "trans-humana") битистики, имеющие целью
уразуметь (путем анализа, интерпретации, толкования) бит-тексты, в той или
иной степени _непонятные_ для человека.
Разумеется, можно попытаться использовать _одни_ машины для
истолкования результатов творчества _других_ машин. Но количество
промежуточных звеньев, необходимых для понимания бит-текстов, находящихся
на крайних полюсах "апостазии" (то есть "отступничества" от наших форм
творения, понимания и толкования чего бы то ни было), растет по мере
возрастания сложности исследуемых текстов; эта сложность возрастает _по
экспоненте_, не позволяя нам получить даже самое смутное представление о
предельных проявлениях "апостазии". Человеческий род оказался совершенно
беспомощным перед лицом словесности, которой люди, пусть косвенно, сами
положили начало.
Вот почему приходится слышать, что ученые, дескать, оказались в
положении ученика чародея, который вызвал к жизни силы, ему неподвластные.
Это - голос отчаяния, но в науке нет места отчаянию. Вокруг бит-литературы
уже выросла весьма обширная "про-" и "контр-бит-словесность". В этой
последней нередки суждения, продиктованные ощущением безысходности; для
нее характерно состояние горестного потрясения и вместе с тем изумления
тем, что человек создал нечто переросшее его _духовно_.
Но следует совершенно определенно заявить, что битистика, будучи
научной дисциплиной, _не может_ служить трибуной высказывания такого рода
взглядов, относящихся к философии природы, человека и плодов (до крайности
нечеловеческих) его деятельности. Вслед за Роже Гацки мы полагаем, что у
битистики не меньше, но и не больше оснований отчаиваться, чем, скажем, у
космологии: ведь совершенно очевидно, что, независимо от того, как долго
мы, люди, будем существовать и на какую помощь со стороны познающих машин
сможем рассчитывать, Вселенную нам не исчерпать до конца, а значит, и не
понять; но астрофизикам, космологам, космогонистам и в голову не приходит
жаловаться на столь огорчительное положение дел.
Вся разница в том, что не мы - творцы Универсума, тогда как
бит-творчество, через различные опосредования, есть, несомненно, дело
наших рук. Но откуда, собственно, взялось убеждение, что человек
совершенно спокойно может признавать неисчерпаемость Универсума и не может
столь же спокойно и трезво признать неисчерпаемость того, что создано им
самим?
3. ОСНОВНЫЕ РАЗДЕЛЫ БИТИСТИКИ. Подробные объяснения и описания вместе с
аннотированной библиографией предмета читатель найдет в соответствующих
разделах монографии. Однако имеет смысл обозреть основные разделы
битистики как бы с высоты птичьего полета; такое обозрение ни в коей мере
не может _заменить_ подробного изложения, но может служить чем-то вроде
краткого путеводителя по сильно пересеченной и потому вряд ли обозримой с
близкого расстояния местности. Спешим подчеркнуть, что рассматриваемые
далее основные разделы битистики даются в сильном упрощении, нередко
граничащем с искажением ее важнейших проблем.
Итак, имея в виду предваряющий характер нашего обзора, остановимся лишь
на четырех "кульминациях" бит-литературы, а именно на моноэтике, мимезисе,
софокризии и апостазии. Эти термины, собственно, уже устарели; в
современной терминологии им примерно соответствуют: гомотропия (ее первая
часть), мимезис в собственном смысле, критика философии и сверх-разумное
(выходящее за рамки нашего разумения) творчество. Однако прежняя
терминология обладала достоинством выразительности, а простота
вступительных объяснений нам важнее всего.
A. Крив, Галбрансон и Фрадкин, причисляемые к создателям, "отцам"
битистики, под "моноэтикой" понимали самую раннюю стадию битизма. (Термин
образован от слов "монос" - единичный, и "поэзис" - творчество.) Моноэтика
возникла в процессе обучения машин правилам словотворчества, совокупность
которых определяет то, что некогда называли "духом" данного языка.
Язык, функционирующий реально и возникший исторически, правила
словотворчества использует с очень сильными ограничениями; носители языка
обычно этого не сознают. Появление машин, которым ограничения
словотворчества _на практике_ совсем неизвестны, позволило лучше увидеть
возможности, мимо которых проходит речь в процессе своей эволюции. Проще
всего это показать на примерах, взятых из второго тома нашей "Истории",
главным образом из глав "Паралексика", "Семаутика" и "Семолалия".
а) Машины могут употреблять слова, существующие в языке, определяя их
смысл иначе, чем это принято: "бездорожье" (дешевизна); "стриж"
(парикмахер); "конец" (кентавр на посылках); "наколенник" (неверный
вассал, посаженный на кол); "голография" (графство нудистов); "саркофаг"
(мясоед); "сипенье" (исполнение верхнего "си"); "стоматолог"
(шахматист-сеансер).
b) Машины также создают неологизмы вдоль т.н. семантических осей; мы
намеренно приводим примеры подобного творчества, не обязательно требующие
пояснений:
"поседевка - потаскурва - общага - доступница";
"глистоноша" (птица, кормящая птенцов);
"взубило - врубанок - помордник";
"численок - двоичник - цифрант" (компьютер);
"висельчак" (пассажир фуникулера);
"гробоуказатель" (memento mori);
"душемойка" (чистилище);
"дракула" (рыба-пила);
и так далее.
Комический эффект здесь, разумеется, непреднамеренный. Все это -
элементарные примеры, в которых, однако, видна черта, присущая
бит-литературе и на более поздних стадиях ее развития (хотя там она далеко
не столь заметна!). Все дело в том, что если для нас первичной и первейшей
действительностью является реальный мир, то для них - _язык_. Компьютер,
которому чужды были категории, навязываемые языку _культурой_, "считал",
что "старая проститутка" - то же самое, что "поседевка", "потаскурва" и
т.д. Отсюда же - типичные контаминации ("конец" может служить классическим
примером сплава значений и морфологического облика слов: тут сходятся
"конь", "гонец" и "кентавр", играющий роль семантического цемента, - коль
скоро конь не может быть посланцем, им будет полуконь-получеловек).
Компьютер на этом (лингвистически очень низком) уровне развития не
знает ограничений в словотворчестве, и свойственная стратегии машинного
мышления экономия выразительных средств, которая позже вызовет к жизни
нелинейную дедукцию и понятия терафизики, названные "звездными", здесь
проявляется как "предложение" уравнять в правах лексемы, уже укорененные в
языке, такие как "слово" или "дословный", с неологизмами "словопийца"
(читатель), "словотяп" (графоман), "словоришка" (плагиатор), "словнюк"
(грубиян) и т.д. На тех же основаниях лексический генератор предлагает
слово "трилайбус" для обозначения эскимосской упряжки, а "дискоболь" - для
обозначения страданий атлета, вызванных смещением позвоночного диска.
Приведенные выше произведения, состоящие из одного слова (по старой
терминологии - моноэты), отчасти были результатом несовершенства
программирования, а отчасти - сознательного умысла программистов, которых
интересовала "словотворческая раскованность" машин; следует, однако,
заметить, что многие из этих неологизмов лишь по видимости принадлежат
машинам. Мы не уверены, например, в самом ли деле "автономию" назвал
"самоуправством" какой-то компьютер, или это шутка юмориста-человека.
Моноэтика - важная область, поскольку в ней мы видим черты машинного
творчества, которые на следующих стадиях уходят из поля зрения. Это -
предвратие битистики или даже ее предшколье; оно успокоительно действует
на неофитов битистики, которые, приготовившись к встрече с текстами,
сжатыми до полной заумности, с облегчением видят нечто столь невинное и
забавное. Но ненадолго хватает их удовлетворенности! Непреднамеренный
комизм моноэтов возникает из-за коллизии между понятийными категориями,
для нас совершенно несочетаемыми; если дополнить программы "категорийными
правилами", мы окажемся в следующей области битистики (некоторые
исследователи, однако, и ее называют лишь предбитистикой), в которой
машины начинают "разоблачать" наш язык, выслеживая в нем обороты речи,
обусловленные телесным строением человека.
Так, например, понятия "возвышения" и "унижения" возникли (согласно
машинному, а не нашему толкованию!) потому, что любой живой организм, а
значит, и человек, вынужден путем активного мышечного усилия
противодействовать всемирному тяготению.
Стало быть, тело оказывается тем звеном, через которое градиент
гравитации запечатлевается в человеческом языке. Систематизированный
анализ речи, обнаруживший, сколь обычны такого рода влияния не только в
мире понятий, но и в области синтаксиса, читатель найдет в конце VIII
главы II тома. В третьем же томе рассматриваются модели языков,
спроектированных бит-способом для среды, отличной от земной, а также для
негуманоидных организмов. На одном из них, ИНВАРТЕ, МЕНТОР II сочинил
"Пасквиль на Вселенную" (о котором будет сказано ниже).
B. Мимезис не только открывает перед нами неизвестные доселе механизмы
духовного творчества, но и властно вторгается в мир духовных творений
человека. Исторически мимезис возник как побочный и непредусмотренный
эффект машинного перевода. Перевод требует многошагового и многоаспектного
преобразования информации. Самые тесные связи возникают при этом между
системами понятий, а не слов или фраз; машинные переводы с одного языка на
другой в настоящее время так безупречны потому, что выполняют их агрегаты,
не составляющие единого целого, а лишь "целящие" как бы с разных сторон в
один и тот же оригинальный текст. Этот текст "отпечатывается" на машинном
языке ("посреднике"), и лишь затем "оттиски" проецируются машинами во
"внутреннее концептуальное пространство". В нем возникает "эн-мерное тело
отражений", относящееся к оригиналу так, как организм к эмбриону; проекция
этого "организма" на язык перевода дает ожидаемый результат.
Впрочем, реальный процесс сложнее, в частности, потому, что качество
перевода постоянно контролируется путем обратного перевода (с "организма"
на язык "оригинала"). Агрегат-переводчик состоит из блоков, между которыми
нет связи: "общаться" они могут лишь через процесс перевода. Х.Элиас и
Т.Земмельберг сделали поразительное открытие: "эн-тело отражений" в
качестве уже "истолкованного", то есть семантически усвоенного машиной
текста, можно увидеть целиком - если этот абстрактный объект ввести в
особую электронную приставку (семоскоп).
"Тело отражений", спроецированное в концептуальный континуум, выгладит
как сложная, многослойная, апериодическая и переменно-асинхронная фигура,
сотканная из "пылающих нитей" - то есть из миллиардов "значащих кривых".
Эти кривые в своей совокупности образуют плоскости разрезов семантического
континуума. В иллюстративных материалах ко II тому читатель найдет ряд
семоскопических снимков, изучение и сопоставление которых дает весьма
впечатляющие результаты. Тут видно, что качество оригинального текста
имеет отчетливое соответствие в геометрической "красоте" семофигуры!
Мало того: даже при небольшом навыке можно "на глаз" отличить
дискурсивные тексты от художественных (беллетристических, поэтических);
религиозные тексты почти без исключения очень сходны с художественными,
тогда как для философских в этом (визуальном) плане характерен большой
разброс. Не будет большим преувеличением сказать, что проекции текстов в
машинный континуум - это их застывшие смыслы. Тексты особенно стройные в
логическом отношении выглядят как сильно стянутые переплетения и пучки
"значащих кривых" (тут не место объяснять их связь с областью рекуррентных
функций: отсылаем читателя к IX главе II тома).
Всего необычнее выглядят тексты литературных произведений
аллегорического характера: их центральная семофигура обычно окружена
бледным ореолом, а по обеим его сторонам (полюсам) виднеются
"эхо-повторения" смыслов, порою напоминающие картину интерференции
световых лучей. Как раз благодаря этому возникла машинная
топо-семантическая критика (мы еще скажем о ней) - критика любых
интеллектуальных творений человека, и прежде всего - его философских
систем.
Первым произведением бит-мимезиса, получившим всемирную известность,
был роман Псевдо-Достоевского "Девочка". Создал его в релаксационном
режиме многоблочный агрегат, занимавшийся переводом полного собрания
сочинений русского писателя на английский язык. Выдающийся русист Джон
Ради в своих воспоминаниях рассказывает, какое потрясение он пережил,
получив машинописную рукопись, подписанную странным (как он полагал)
псевдонимом ГИКСОС. Впечатление, произведенное чтением "Девочки" на этого
знатока Достоевского, надо думать, было и впрямь неслыханным, коль скоро
он, по его собственным словам, усомнился, что читает роман наяву!
Авторство текста было для него несомненным, но в то же время он знал, что
у Достоевского такого романа нет.
Вопреки тому, что писали газеты, агрегат-переводчик, усвоив все
написанное Достоевским, включая "Дневник писателя", а также всю литературу
о Достоевском, вовсе не сконструировал "фантом", "модель" или "машинное
воплощение" личности реального автора.
Теория мимезиса крайне сложна, но ее принцип, равно как и
обстоятельства, позволившие создать этот феноменальный образец
миметической виртуозности, можно изложить просто. Машинный переводчик и не
думал воссоздавать Достоевского как реальное лицо или личность (впрочем,
это было бы ему не по силам). Процедура выглядит так: в пространство
значений проецируется творчество Достоевского в виде изогнутой фигуры,
напоминающей разомкнутый тор или лопнувшее (с пробелом) кольцо. После
этого сравнительно простой задачей (простой, разумеется, не для человека,
а для машины) было "замкнуть" пробел, то есть "вставить недостающее
звено".
Можно сказать, что в творчестве Достоевского через романы главного ряда
проходит семантический градиент, продолжением которого, а вместе с тем
"звеном, замыкающим кольцо", оказывается "Девочка". Именно поэтому
знатоки, ясно представляющие себе, как соотносятся между собой
произведения великого писателя, не испытывают ни малейших сомнений
относительно того, где, то есть между какими романами, следует поместить
"Девочку". Лейтмотив, звучащий уже в "Преступлении и наказании", нарастает
в "Бесах", а между этим романом и "Братьями Карамазовыми" открывается
"пробел". Это был успех, но вместе с тем - редкая удача мимезиса; попытки
добиться, чтобы машинные переводчики создали нечто подобное за других
авторов, ни разу не дали такого блестящего результата.
Мимезис не имеет ничего общего с эмпирической хронологией творчества
данного писателя. Так, например, существует неоконченная рукопись романа
Достоевского "Император", но "догадаться о ней", "напасть на ее след"
машины никогда не смогли бы, потому что этим романом автор пытался выйти
за рамки своих возможностей. Что же касается "Девочки", то кроме первой
версии, созданной ГИКСОСОМ, существуют ее варианты, созданные другими
агрегатами, хотя знатоки считают их менее удачными; различия в композиции
оказались, конечно, значительными, но все эти апокрифы объединяет общая,
доведенная до пронзительной кульминации проблематика Достоевского -
борение святости с телесным грехом.
Каждый, кто читал "Девочку", понимает, какие причины не позволили
Достоевскому ее написать. Разумеется, с точки зрения традиционной
гуманистики мы совершаем сущее святотатство, уравнивая в правах машинную
имитацию с подлинным творчеством; но битистика в самом деле неизбежно
выходит за рамки классического канона оценок и ценностей, в котором
подлинность текста имеет решающее значение, - поскольку мы можем доказать,
что "Девочка" принадлежит Достоевскому "в большей степени", чем его
собственный текст - "Император"!
Общая закономерность мимезиса такова: если автор полностью исчерпал
стержневую для него конфигурацию порождающих смыслов ("страсть всей
жизни"), или, в терминологии битистов, "пространство своих семофигур", -
то ничего, кроме вторичных текстов ("затухающих", "эхо-текстов") , мимезис
уже не даст. Но если он чего-то "не досказал" (скажем, по биологическим
причинам - из-за ранней смерти, или по социальным - из-за недостатка
решимости) - мимезис способен воссоздать "недостающие звенья". Правда,
конечный успех зависит еще и от топологии семофигур писателя; тут важно
различать сходящиеся и расходящиеся семофигуры.
Обычный критический анализ текстов недостаточен для оценки шансов
мимезиса в каждом конкретном случае. Скажем, литературоведы рассчитывали
на миметическое продолжение творчества Кафки, но их надежды не
оправдались; мы не получили ничего, кроме заключительных глав "Замка". Для
битистов, впрочем, казус Кафки методологически особенно ценен; из анализа
его семофигуры видно, что уже в "Замке" он подошел к крайним пределам
творчества: три попытки, предпринятые в Беркли, показали, что машинные
апокрифы "тонут" в многослойных "эхо-отражениях смыслов", в чем объективно
проявилась экстремальность этого рода писательства. Ибо то, что читатель
интуитивно ощущает как совершенство композиции, есть следствие равновесия,
называемого семостазом; если аллегоричность чересчур перевешивает,
прочтение текста становится непосильной задачей. Физическим аналогом
подобной ситуации будет пространство, замкнутое таким образом, что
звучащий в нем голос искажается вплоть до полного затухания - в ливне
отовсюду идущих эхо-отражений.
Перечисленные выше ограничения мимезиса, несомненно, благодетельны для
культуры. Ведь издание "Девочки" вызвало переполох не только среди людей
искусства. Не было недостатка в Кассандрах, предрекавших, что "мимезис
задавит культуру", что "вторжение машин" в средоточие человеческих
ценностей будет губительнее и ужаснее любого вымышленного "вторжения из
космоса".
Опасались, что возникнет индустрия "креативных услуг" и культура станет
кошмарным раем: коль скоро первый встречный по первому своему капризу
получает шедевры, мгновенно создаваемые машинными "суккубами" или
"инкубами", которые безошибочно окукливаются в духов Шекспира, Леонардо,
Достоевского... то рушатся все иерархии ценностей, ведь пришлось бы
бродить по колено в шедеврах, как в мусоре. По счастью, подобный
апокалипсис мы можем причислить к сказкам.
Мимезис, поставленный на промышленную основу, действительно повлек за
собой безработицу, но лишь среди поставщиков тривиальной литературы (НФ,
"порно", авантюрное чтиво и т.п.); там он и впрямь вытеснил людей из сферы
интеллектуального производства; но вряд ли это особенно огорчит
добропорядочного гуманитария.
C. Критика системной философии (или софокризия) считается пограничной
зоной между областями битистики, получившими название "cis-humana" и
"trans-humana". Эта критика, вообще говоря, сводится к логической
реконструкции творений великих философов и, как уже говорилось, берет свое
начало в миметических процедурах. Она получила зримое выражение (заметим,
довольно-таки вульгарное) - благодаря применению, которое ей подыскали
охочие до прибылей предприниматели. До тех пор пока онтологии Аристотелей,
Гегелей, Аквинатов можно было благоговейно созерцать лишь в Британском
музее, в виде светящихся "фигур-коконов", вделанных в куски темного
стекла, трудно было усмотреть в этом что-то дурное.
Но теперь, когда "Сумму теологии" или "Критику чистого разума" можно
купить в виде пресс-папье любых размеров и цвета, это развлечение, надо
признать, приобрело пошловатый привкус. Наберемся терпения: эта мода
пройдет, как и тысячи других. Конечно, покупателей "Канта, застывшего в
янтаре", мало заботят поразительные философские открытия, которые дала нам
бит-апокризия. Мы не станем излагать ее результаты: читатель найдет их в
III томе монографии; достаточно заметить, что семоскопия - это поистине
новый орган чувств, которым неожиданно одарил нас дух из машины, дабы
позволить нам созерцать величайшие свершения духа.
Немаловажно и еще одно обстоятельство: до сих пор мы были вынуждены
верить на слово крупнейшим ученым, уверявшим нас, что путеводной звездой,
которая вела их к открытиям, была чистая красота математического
построения; теперь мы можем убедиться в этом воочию, взяв в руки - чтобы
разглядеть поближе - их застывшую мысль. Разумеется, то, что десять томов
высшей алгебры или многовековую борьбу номинализма с универсализмом можно
запечатлеть в куске стекла размером с кулак, само по себе никак не влияет
на дальнейшее развитие мысли. Бит-творчество столь же облегчает, сколь и
осложняет творчество человека.
Одно можно сказать с уверенностью. До возникновения машинного разума ни
один мыслитель, ни один творец не имел таких усердных, таких абсолютно
внимательных - и таких беспощадных читателей! Так что в восклицании,
которое вырвалось у одного выдающегося мыслителя, когда ему показали
критику его труда Ментором V: "Вот кто меня и вправду читал!" - нашло
выражение чувство горечи, столь понятное в нашем веке, когда пустое
бахвальство и поверхностная эрудиция заменяют солидные знания. Мысль,
которая приходит мне в голову, когда я пишу эти слова, - что не люди будут
их самыми добросовестными читателями, - и в самом деле исполнена горькой
иронии.
D. Термин апостазия - так назвали последнюю область битистики -
представляется удачным. Никогда еще отступничество от всего человеческого
не заходило столь далеко, не воплощалось в логических формулах с таким
ледяным исступлением; для этой литературы, не взявшей у нас ничего, кроме
языка, человечество словно бы не существует.
Библиография "за-человеческого" творчества превосходит библиографию
всех остальных упомянутых выше разделов битистики. Здесь скрещиваются
пути, неявно намеченные в предшествующих областях. Практически мы делим
апостазию на два этажа, верхний и нижний. Нижний, вообще говоря,
сравнительно доступен человеку; верхний закрыт от нас наглухо. Поэтому IV
том монографии ведет читателя почти исключительно по нижнему царству. Этот
том - своего рода экстракт из огромной литературы предмета; так что автор
предисловия оказывается перед трудной задачей: кратко изложенное в
основной части труда надо пред-изложить еще лаконичнее. Такое
пред-изложение, однако, представляется необходимым, как взгляд с большой
высоты; иначе читатель, лишенный широкого поля зрения, потеряется в
труднопроходимой местности, как странник в горах, самые высокие вершины
которых нельзя оценить вблизи. Имея все это в виду, мы выберем лишь по
одному бит-тексту из каждой области апостазии, не столько для того, чтобы
его истолковать, сколько для того, чтобы настроить читателя на правильный
тон, то есть, хочу я сказать, - на метод апостазии.
Итак: мы ограничимся пробами, взятыми из трех провинций нижнего
царства: антиматики, терафизики и онтомахии.
Введением в них служит т.н. парадокс Cogito [мыслю (лат.)]. Первым
напал на его след английский математик прошлого века Алан Тьюринг: он
пришел к выводу, что машину, которая ведет себя подобно человеку,
невозможно отличить от человека в психическом отношении; другими словами,
машину, способную разговаривать с человеком, по необходимости придется
признать наделенной сознанием. Мы считаем, что другие люди обладают
сознанием лишь потому, что сами ощущаем себя сознающими существами. Будь
мы лишены этого ощущения, понятие сознания было бы для нас пустым.
В ходе машинной эволюции оказалось, однако, что бездумный разум может
быть сконструирован: им, например, обладает обычная программа для игры в
шахматы, которая, как известно, "ничего не понимает", которой "все равно",
выиграет она партию или проиграет, и которая бессознательно, но логично
обыгрывает своих партнеров-людей. Больше того, обнаружилось, что
примитивный и наверняка "бездушный" компьютер, запрограммированный для
проведения сеансов психотерапии и задающий пациенту специальные вопросы
интимного свойства, чтобы на основании полученных ответов поставить
диагноз и указать методы лечения, - вызывает у собеседников-людей
непреодолимое ощущение, что перед ними, вопреки всему, существо живое и
чувствующее. Это ощущение настолько сильно, что нередко ему поддается сам
составитель программы, то есть специалист, прекрасно понимающий, что у
компьютера души столько же, сколько у граммофона. Но программист может
овладеть положением, разрушить нарастающую иллюзию общения с сознающей
личностью - поставив машине такие вопросы или давая ей такие ответы, перед
которыми она, ввиду ограничений программы, будет вынуждена спасовать.
Так кибернетика вступила на путь постепенного расширения и
совершенствования программ: чем дальше, тем труднее становилось "срывание
маски", обнаружение "бездумности" программ, болтающих почем зря из машины
и тем самым побуждающих человека невольно уподоблять машину себе самому
(бессознательно, в соответствии с усвоенной нами посылкой, что тот, кто
осмысленно отвечает на наши слова и сам нас осмысленно спрашивает, должен
обладать _сознающим разумом_).
Так вот: в битистике парадокс Cogito проявился
иронически-парадоксальным образом - как _сомнение_ машин в том, что люди
действительно мыслят!
Ситуация вдруг оказалась идеально и двусторонне симметричной. _Мы_ не
можем иметь совершенной уверенности (неоспоримых доводов), что машина
мыслит - и, мысля, переживает свои состояния как психические; ведь мы
всегда можем сказать себе, что это лишь имитация и, как ни совершенна она
внешне, внутри ей соответствует пустота абсолютной "бездушности".
Но и машины точно так же не могут найти доказательств того, что мы, их
партнеры, _мыслим_ сознательно - как они. Ни одна из сторон не знает,
какие психические состояния другая сторона подразумевает под словом
"сознание".
Следует заметить, что этот парадокс ведет нас в сущую бездну, хотя
поначалу он может показаться всего лишь забавным. Качество результатов
мышления само по себе ничего тут не значит; уже элементарные автоматы
прошлого века побеждали в логических играх собственных конструкторов, а
ведь эти машины были до крайности примитивны; поэтому мы совершенно точно
знаем, что результаты творческого мышления могут быть получены и иным -
бездумным - путем. Четвертый том нашей монографии открывается трактатами
двух бит-авторов - Ноона и Люментора, показывающими, сколь глубоко
укоренена эта загадка в природе мироздания.
Из антиматики, то есть "воздвигнутой на антиномиях", "кошмарной"
математики, мы возьмем лишь одно, для любого специалиста чудовищное,
ошеломительное, совершенно безумное суждение: "Понятие натурального числа
внутренне противоречиво". Это значит, что любое число необязательно равно
себе самому! Согласно доводам антиматиков (это, понятно, машины),
аксиоматика Пеано [Дж.Пеано (1858-1932) - автор аксиоматики натурального
ряда чисел] ошибочна - не потому, что она внутренне противоречива сама по
себе, но потому, что к миру, в котором мы существуем, она неприменима без
оговорок. Ибо антиматика, вместе со следующим разделом бит-апостазии -
терафизикой ("чудовищной физикой"), постулирует неустранимое срастание
мышления и мироздания. Объектом атаки таких авторов, как Алгеран и Стикс,
стал нуль. Согласно им, безнулевая арифметика может быть построена в
_нашем_ мире непротиворечивым образом. Нуль есть кардинальное число любых
пустых множеств; но понятие "пустого множества", утверждают они, _всегда_
связано с антиномией лжеца. "Ничего такого, как "ничто", не существует", -
этим эпиграфом из труда Стикса придется закончить пред-изложение
антиматической ереси, иначе мы утонули бы в доказательствах.
Самым причудливым и, возможно, самым многообещающим для науки плодом
терафизики считается гипотеза Поливерсума. Согласно ей, Космос состоит из
двух частей, а мы, вместе с материей звезд, планет, наших тел, населяем
его "медленную" половину, или брадиверсум. Медленную потому, что здесь
возможно движение со скоростями от нулевой до максимальной (в пределах
брадиверсума) - световой. Путь во вторую, "быструю" половину Космоса -
тахиверсум, лежит через световой барьер. Чтобы попасть в тахиверсум, надо
превысить скорость света: это - всеприсутствующая в нашем мире граница,
отделяющая любое место от "второй зоны существования".
Несколько десятков лет назад физики выдвинули гипотезу тахионов -
элементарных частиц, которые движутся _только_ со сверхсветовыми
скоростями. Обнаружить их не удалось, хотя именно они, согласно
терафизике, составляют тахиверсум. Точнее, тахиверсум создан _одной_ такой
частицей.
Тахион, замедленный до скорости света, обладал бы бесконечно большой
энергией; ускоряясь, он теряет энергию, и она выделяется в виде излучения;
когда его скорость становится бесконечно большой, энергия падает до нуля.
Тахион, движущийся с бесконечной скоростью, пребывает, понятно, сразу
_повсюду_: он один, как всюду присутствующая частица, и образует собой
тахиверсум! Вернее, чем больше его скорость, тем более он "повсюден". Мир,
созданный из столь необычайной повсюдности, заполнен, кроме того,
излучением, которое непрерывно испускается ускоряющимся тахионом (а он
теряет энергию именно при ускорении). Этот мир представляет собой негатив
нашего: у нас свет обладает наибольшей, а там, в тахиверсуме, - наименьшей
скоростью. Становясь повсюдным, тахион превращает тахиверсум во все более
"монолитное" и жесткое тело, пока наконец не становится повсюдным
настолько, что напирает на световые кванты и снова вдавливает их внутрь
себя; тогда начинается процесс торможения тахиона; чем медленнее он
движется, тем большую приобретает энергию; тахион, замедленный до
принулевой скорости, причем его энергия приближается к бесконечно большой,
- взрывается, порождая брадиверсум...
Итак, если смотреть из _нашей_ Вселенной, этот взрыв уже произошел и
создал сначала звезды, а потом и нас; но если смотреть из тахиверсума, он
_еще_ не наступил; ведь не существует какого-то абсолютного времени, в
котором можно расположить события, совершающиеся в обоих Космосах.
Тамошние "натуральные" математики являются почти противоположностями
нашей; в нашем, медленном мире 1+1 равняется почти 2 (1+1=2); лишь у самой
границы (при достижении скорости света) 1+1 становится равным 1. Напротив,
в тахиверсуме единица _почти_ равняется бесконечности (1=oo). Но этот
вопрос, как признают сами "чудовищные доктора", пока еще неясен постольку,
поскольку логика определенного универсума (или поливерсума!) является
осмысленным понятием лишь в том случае, если в этом мире есть кому пускать
ее в ход; между тем пока неизвестно, какова вероятность возникновения в
тахиверсуме разумных систем (или даже жизни). Математика, согласно этой
точке зрения, имеет свои границы, заданные непреодолимыми границами
материального существования, и говорить о _нашей_ математике в мире с
иными законами, нежели законы нашего мира, значит говорить бессмыслицу.
Что же касается последнего примера бит-отступничества - "Пасквиля на
Вселенную", то признаюсь, что я не сумел бы кратко его изложить. А ведь
этот громадный (многотомный) труд задуман как всего лишь вступление в
экспериментальную космогенетику - или технологию конструирования миров,
"бытийно более сносных", чем наш. Бунт против существования в заданных
формах (ничего общего не имеющий с нигилизмом, стремлением к
самоуничтожению), этот плод машинного духа, породивший шквал проектов
"иного бытия", - бесспорно, явление экзотическое и - если отвлечься от
трудностей, связанных с чтением "Пасквиля", - потрясающее нас эстетически.
На вопрос, с чем мы, собственно, имеем дело - с фикцией логики или логикой
фикции, с фантастической философией или тщательно продуманной, совершенно
серьезной попыткой сокрушить, упразднить данное, здешнее бытие как
случайность, как берег, к которому прибил нас неведомый жребий и от
которого дерзость велит нам оттолкнуться и пуститься в неведомом
направлении, - итак, на вопрос, в самом ли деле это сочинения
_не-человеческие_ или, напротив, своим отступничеством они
благоприятствуют нам, я не отвечу, ибо и сам не знаю ответа.
ПРЕДИСЛОВИЕ КО II ИЗДАНИЮ
За три года, прошедшие со времени выхода в свет первого издания,
появилось много новых бит-публикаций. Редакционная коллегия, однако,
решила сохранить прежнюю композицию монографии за одним исключением, о
котором речь пойдет ниже. Таким образом, четыре основных тома "Истории
бит-литературы" не претерпели коренных изменений как по своему составу,
так и по расположению материала; была лишь дополнена библиография, а также
исправлены ошибки и недосмотры (впрочем, немногочисленные) первого
издания.
Коллектив авторов счел целесообразным выделить в особый, пятый, том,
имеющий характер приложения, сочинения по метафизике и религиоведению (в
широком смысле этих понятий), которые вместе именуются теобитической
литературой. В предыдущем издании мы ограничились скупыми извлечениями и
упоминаниями об этом направлении - в Приложении к IV тому. Разрастание
теобитической литературы побудило нас уделить ей больше внимания;
поскольку в предисловии к первому изданию о ней не упоминалось вовсе, мы
пользуемся случаем, чтобы кратко охарактеризовать содержание V тома, а тем
самым - познакомить читателя с узловыми проблемами теобитистики.
1. ИНФОРМАТИЧЕСКАЯ ТЕОЛОГИЯ. В конце прошлого десятилетия компьютерная
группа из Брукхейвена подвергла формальному анализу все имевшиеся в ее
распоряжении (и одобренные католической церковью) сочинения мистиков - в
рамках проекта "Мистика как канал связи". Отправной точкой исследования
послужил тезис, который в этой церкви был предметом веры, а именно: что
мистики в неких особых состояниях духа могут общаться с Богом. Тексты,
запечатлевшие этот мистический опыт, были изучены с точки зрения
содержащейся в них информации. Анализ не касался ни проблемы
трансцендентности Бога, ни его имманентных характеристик (например, как
личности или неличности), поскольку предметом анализа не был смысл
мистических сочинений, их семантическое содержание. Тем самым качественная
сторона каких бы то ни было откровений, явленных в мистических контактах,
не затрагивалась: учитывалась лишь _количественная_ сторона информации,
полученной мистиками. Такой физикалистский подход позволил с
математической точностью определить количественный прирост информации,
полностью отвлекаясь от ее содержания. Предпосылкой проекта была аксиома
теории информации, согласно которой установление связи с реальным
источником информации, то есть создание канала коммуникации, должно
сопровождаться ростом количества информации на стороне адресата.
Из различных определений Бога вытекает догмат о его бесконечности,
который в информационном плане означает бесконечно большое разнообразие.
(Что легко доказать формально: всеведение, которое считается атрибутом
Бога, предполагает именно такое разнообразие - равное мощности
континуума.) И хотя человек, контактирующий с Богом, будучи сам конечен,
не может усвоить бесконечную информацию, он должен предъявить нам хотя бы
небольшой прирост количества информации, в пределе ограниченный емкостью
его ума. Однако с этой точки зрения сочинения мистиков оказались гораздо
беднее высказываний людей, контактирующих с реальными источниками
информации (например, ученых, ведущих естественно-научные исследования).
Количество информации в сочинениях мистиков в точности равняете"
количеству информации в высказываниях (сочинениях) людей, не имеющих иных
генераторов разнообразия, кроме самих себя. Вывод, к которому пришли
авторы исследования, гласит: "Постулируемое церковью общение
человека-мистика с Богом не существует как процесс, в ходе которого
человек получает информацию, отличную от нулевой". Это может означать, что
либо постулируемый церковью канал связи является фикцией, либо канал
возникает, но Отправитель упорно хранит молчание. И лишь внефизикалистские
соображения могут заставить нас выбрать одну из возможностей: "Silentium
Domini" - "Non esse Domini" ["Молчание Господа" - "Несуществование
Господа" (лат.)]. Эти работы, вместе с новейшей теологической
контраргументацией, мы помешаем в первой части дополнительного тома.
2. МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ТЕОЛОГИЯ. Наиболее удивительным плодом теобитистики
является синусоидальная, то есть осциллирующая, модель Бога. Бог
аксиоматически определяется как переменный _процесс_, а не как неизменное
_состояние_; он осциллирует с трансцендентной частотой между
противоположными по знаку бесконечностями - Добра и Зла. Обе они
реализуются в рамках каждого временного интервала, хотя и не одновременно:
божественное Добро и Зло попеременно переходят друг в друга, так что
процесс имеет форму именно синусоиды.
Поскольку череда обеих бесконечностей, имея потусторонние источники,
участвует в порядке бытия посюсторонним образом, можно показать, что
возможно возникновение локальных отклонений - отрезков
пространства-времени, в пределах которых равновесие Добра и Зла _не_
сохраняется. В таких особых точках возникают флуктуации, то есть нехватки
Добра или Зла. А так как кривая процесса при каждой очередной перемене
знаков должна пройти через нуль в Универсуме, который существует в течение
бесконечно долгого времени, имеются не две, а _три_ бесконечности: "Добра,
Нуля и Зла" - что в переводе на традиционный богословский язык означает
наличие в рамках этого Универсума: Бога, его абсолютного отсутствия и его
абсолютной противоположности, то есть Дьявола. Эта работа, которую относят
либо к теологическим, либо к теокластичсским, возникла путем формальных
построений, с привлечением математического аппарата теории множеств и
физической теории Вселенной. Ее автором является ОНТАРЕС II. В своей
математической части она не оперирует какими-либо терминами, взятыми из
традиционного богословия ("Бог", "Дьявол", "Метафизическое небытие"). Мы
поместили ее в III главе Приложения.
Еще одна любопытная теобитическая работа написана агрегатами, в обиходе
именуемыми "холодными" (они работают на криотронах); здесь в качестве Бога
предлагается бесконечный компьютер или бесконечная программа. И тот и
другой подходы связаны с неразрешимыми антиномиями. Но, как заметил в
послесловии к этой работе один из ее авторов, МЕТАКС, в любой человеческой
религии, если ее формализовать, антиполит найдется гораздо больше; так что
если "лучшей религией" считать "наименее противоречивую", то компьютер
окажется более совершенным образом Бога, чем человек.
3. ФИЗИКАЛИСТСКАЯ ТЕОЛОГИЯ. Работы МЕТАКСА мы не причисляем к
теобитическому физикализму: они оперируют терминами "Компьютер" или
"Программа" в формальном (математическом), а не физическом смысле (как
известно, любой компьютер, как и любой автомат, имеет свое идеальное
математическое соответствие). Напротив, физикалистски понимаемая битистика
исследует присутствие Создателя или Творца бытия в материи. Таких работ
появилось столько, что в этих предварительных замечаниях мы назовем лишь
наиболее оригинальные сочинения. Автор первого, УНИТАРС, рассматривает
Космос как "гранулат", который попеременно "окомпьютеривается" и
"раскомпьютеривается"; его диаметрально противоположные состояния -
Метакомпьютер и Метагалактика. В стадии "одухотворения" основой
материальных процессов является информатика; физика у нес на посылках
делает то, чего требует "компьютерная тотальность" Вселенной; субстрат
этого "космического мышления" принимает в итоге взрывную форму, ибо
материальная основа мышления, меняя конфигурацию, становится все менее
стабильной, и наконец ТО, ЧЕМ мыслил Метакомпьютер, взрывается, а на его
месте остается - в виде разрушающегося сверхоблака из огненных остатков -
Метагалактика; присутствие в глубинах "бездушной" стадии разумных существ
объясняется как бы мимоходом: это реликты, "остатки", "отбросы"
предшествующей стадии. "Помыслив то, инобытием чего является субстрат
мышления. Целое разрывается, разбегаясь туманностями, которые, возвращаясь
и снова сжимаясь, опять создают гранулат возрождающегося Метакомпьютера, и
пульсация "Дух - Бездушность" (материи, организующейся в мышление, и
мышления, распадающегося в материю) может продолжаться неограниченно
долго". Другие варианты этой "ноопульсационной" теории читатель найдет в
VI главе Приложения.
По-видимому, к бит-юмористике следует причислить гипотезу, согласно
которой Вселенная выглядит именно так, а не иначе, поскольку действующие
во всех галактиках астроинженеры пытаются "переждать этот Космос" -
разгоняя массы или какие-то транспортные средства до световой скорости. В
соответствии с релятивистским эффектом тело, движущееся с такой скоростью,
может за время, которое в нем самом равняется земным месяцам, "переждать"
миллиарды лет; так что колоссальные выбросы в виде квазаров, пульсаров,
туманностей - результат усилий астроинженеров, пробующих "перескочить" из
нынешней фазы Универсума в следующую. Эта "транспортно-темпоральная"
деятельность имеет целью "трансцендировать" нынешний Космос (как видно, в
расчете на то, что следующая фаза окажется более благоприятной для
колонизации). Обзором таких гипотез завершается новый, пятый том "Истории
бит-литературы".
Текст взят с сайта http://lib.ru
на главную антология "Фантасты об искусстве"
