Юрий Никитин. Псевдоним

Антология "Фантасты об искусстве"
 
Составитель: Алексей Звероловлев

Перелом произошел как-то сразу. На столе лежали почти готовые к сдаче
три повести, два десятка невычитанных рассказов, со стола не исчезал роман
- уже готова первая треть. Лампов готовился отдать все вместе, приближался
первый юбилей - пятидесятилетие. В редакциях отнесутся благосклоннее, хотя
вещи Лампова и так обычно проскальзывают в печать как намыленные, но
юбилей надо выделять хотя бы количеством... но тут Лампов неожиданно для
себя поднялся на следующую ступеньку в творчестве.
Он был уверен, что та, на которой находился ранее, и есть самая-самая
высокая, и, глядя на предыдущие, говорил себе с добродушной улыбкой:
"Каким же дураком я был!", подразумевая, что уж сейчас он точно не дурак,
но теперь произошло некое внутреннее изменение, и он с радостью и страхом
ощутил, что может писать намного лучше, что сейчас действительно видит
больше, умеет больше, а до того был все же дурак, да какой еще
самовлюбленный дурак!
Мгновенно увидел свои же произведения такими, какие на самом деле, и
впервые рецензенты показались не идиотами, что ни уха ни рыла в
творчестве, штампующими отрицательные рецензии по сговору с редактором, а
людьми, опередившими его в понимании.
Мелькнула полувосхищенная-полузавистливая мысль: они ж еще тогда
знали! Понимали! Умели! Стояли на этой высокой ступеньке! А он тогда жил
еще червяк-червяком...
Он пометался по комнате, принялся дрожащими руками запихивать эти
недоповести, недорассказы, недороман в старые папки. Хорошо, не успел
развезти по редакциям! Ладно, для читателей он останется автором трех
заурядных книг, благодаря которым вполз в Союз Писателей, а затем вдруг
совершившим изумительный творческий взлет. Если бы отдал в печать эту
лихую чушь, то вышла бы в журнале через полгода, а в издательстве через
два, и потом - страшно подумать! - по ней бы судили о нем, Лампове...
Стыдно было бы смотреть в глаза тем, кто умеет и кто понимает.
Лихорадочно возбужденного, прижимающего к себе обеими руками стопки
папок, его понесло в коридор, там больно ударился локтем о дверной косяк.
У входа опомнился. Мусоропровод между этажами, а в "семейных" трусах
только выскочи на лестничную площадку - соседи всю оставшуюся жизнь будут
потешаться, пальцами показывать.
Положив рукописи на пол, он торопливо влез в спортивный костюм.
Завязки папок затрещали, когда он снова суетливо подхватил всю груду, одна
веревочка не выдержала, листки с шелестом разлетелись по прихожей.
Он ругнулся, опустился на четвереньки. Пальцы сгребали в кучу листки,
а глаза автоматически выхватывали строки, воскрешали целые абзацы...

Жена, придя с работы, застала Лампова на полу. Он сидел по-турецки,
вокруг лежали, усеивали прихожую, исписанные страницы. Лампов брал то один
лист, то другой, подносил к глазам.
- Это же не халтура, - сказал он с раздражением. - Вот в продаже
сапоги по сто девяносто рэ, а есть и по восемьдесят. За первыми - давка, а
вторые - берут поспокойнее...Но пользу приносят и те, и другие! От первых
- и польза, и вид, и удобство, вторые - только от грязи охраняют... Все с
разной степенью гениальности сделано, только книги им подай самые-самые
лучшие!
- Алеша, что с тобой?
- С сегодняшнего дня, Маша, я знаю, как писать по-настоящему! С
сегодняшнего. Но сколько воды утечет, пока напишу по-нынешнему, пока
прочтут, отрецензируют, в план поставят?.. А это, написанное, выбрасывать,
что ли?
Жена переполошилась:
- Алеша, такой труд... Вспомни, как ты каторжно работал.
- В том-то и дело. Угрохал годы. Пишешь сразу несколько вещиц, в
издательство несешь те, что вытанцовываются быстрее, другие оседают,
созревают медленнее. Вот и скопилось... А ведь осталось только крохотную
правочку - и можно бы в печать.
Жена спросила опасливо:
- А ты в самом деле... можешь лучше?
- Могу, - ответил он устало. - Все, что написал раньше, чепуха.
Критики в своих статьях правы. Я бы себе сильнее врезал.
Жена просияла:
- Как хорошо... А то ты говорил про первую десятку, большую пятерку,
а себя все считал только в первой сотне!
- А на самом деле я был в первой тысяче, - сказал он угрюмо. - Тачал
сапоги по восемьдесят рэ, а сейчас могу по самому высокому классу... Вот
только этих, уже сшитых, жаль! Все-таки столько за машинкой горбился... Да
и без гонораров насидимся, пока новые напишу, да пока пойдут.
Он с мрачным лицом продолжал перебирать листки. Жена на цыпочках ушла
на кухню. Вскоре оттуда покатили вкусные запахи. Маша умела на скорую руку
приготовить сносный ужин.
Лампов поднялся, сказал твердо:
- Я сказал, что не опубликую!
- Вот и хорошо, - согласилась она из кухни, немного встревоженная
агрессивным тоном, словно бы с ним кто-то спорил.
- Но это опубликую не я, - сказал он зло. - Но... чтобы труд не
пропал... гм... пусть в печать все же пойдет.
- Как это? - не поняла жена.
Он пришел на кухню, сел за стол. В прихожей остались на полу листки.
- Очень просто, - отрубил он. - Чтоб имя не марать! В печать
пойдет... под псевдонимом.

Она выжидающе помалкивала. Он сопел за столиком, устраивался
поудобнее, наконец, не выдержал:
- Это же мои заработанные деньги, понимаешь? Я ведь сотворил эти
вещи, не украл же! Почему сапоги можно делать и на троечку, а рассказы -
только на пять?
Она поставила перед ним тарелку с горячим супом. Он повеселел:
- Я открещиваюсь от произведений, но не от гонорара!.. Давай-ка лучше
придумаем посевдоним похлеще. С претензией. Что-нибудь вроде: Алмазов,
Бриллиантов...
- Самоцветов, - подсказала жена с неуверенной улыбкой.
- Вот-вот! Жемчугов, Малахитов... Да что мы одни камни? Львов, Орлов,
Соколов...
- Львовский, Орловский, Соколовский, - поправила она. - Так
эффектнее.
- Умница ты моя, - сказал он и поцеловал жену мокрыми от супа губами.
- Пусть Орловский. А имечко тоже напыщенно-глупое: Гай Юлий, например...
После ужина он принялся лихорадочно приводить рукопись в порядок,
придавать ей надлежащий вид. Не терпелось сесть за настоящую вещь, а
потому с повестью, идущей под псевдонимом, закончил за неделю, отдал
машинистке, та тоже потрудилась на славу, и через десять дней он рукопись
отправил в журнал.
И - пришли настоящие дни. Он работал лихорадочно, словно боясь, что
наитие кончится, оборвется, и снова он будет отброшен назад, в свою первую
"тысячу". Утром вскакивал в дикую рань, хотя всегда любил поспать и
поваляться в постели, но теперь - бодрый и свеженький - тут же бросался к
пишущей машинке, строчил судорожно, выправлял, снова печатал, изумляясь
новому тексту, так непохожему на все ранее созданное...
"Повесть Орловского" проскочила легко, в журнале намекнули, что на
второе полугодие могут взять такую же еще, и он с неохотой оторвался,
вытащил папки, разложил... Еще одна вещица практически готова, и он,
скрепя сердце, пожертвовал пару недель на правку и подгонку частей, потом
велел жене отнести машинистке.
За женой еще не захлопнулась дверь, а он уже снова был во власти
неистовой работы. Пальцы рвались к машинке, и он, изумленный раскрывшимся
миром, сам с недоверием и восторгом всматривался в исписанные страницы.
Первую новую повесть он понес в издательство, где отказали в прошлый
раз.

Зав отделом Мордоворотов пристально смотрел на Лампова.
- Алексей Иванович... это вы написали?
- Я, - ответил Лампов, даже не обидевшись неожиданному вопросу.
- Очень... очень здорово, - ответил зав отделом медленно. - Даже
более того... Вообще-то не люблю хвалить авторов: сразу наглеете, на шею
садитесь, но вы меня просто ошарашили превосходным романом. Он не похож на
прежние ваши вещи.
- Скачок, - ответил Лампов коротко, в нем все пело.
- Скачок, - согласился зав отделом. - Вам повезло. Такое бывает, как
понимаете, далеко не со всеми. Увы, очень-очень редко. В стране всего
несколько человек достигли этого уровня.
- Ну, уж скажете, - засмущался Лампов.
- Теперь поговорим о самой повести, - продолжал зав отделом. - Гм, вы
назвали ее повестью, но тут на десять романов... гм... Мне, честно говоря,
еще не приходилось держать в руках столь умную и глубокую вещь. В
рукописи, естественно. К тому же написанную с таким накалом, страстную,
хватающую за душу!.. Однако, вещь не доделана. Часто встречаются провалы,
небрежности, отдельные моменты абсолютно не прорисованы... Показать?
- Не надо, - ответил Лампов со спокойной и ясной улыбкой. - Сам знаю.
Когда перепечатывал начисто, увидел. Хотел переделать, а потом решил на
вас проверить. У нас с вами не очень удачно складывалось, помните? Я ваши
рецензии на клочки рвал, а сейчас вижу - правы.
- Тогда понятно, - протянул зав отделом. - Вот что... Если хотите,
возьмем рукопись в таком виде. Редактор подправит сам. И в ближайший
номер! Однако, я бы не советовал... У редактора нет вашей головы, мысли
читать не умеет: что непонятно - сократит, а остальное сведет до своего
понимания. Я сам взялся бы, но я не бог, могу только упростить, а разве
это нужно вам или произведению? Решайте.
Лампов поднялся, протянул руку:
- Спасибо. Конечно же, я поработаю еще.

Вышел номер журнала с повестью Орловского. Лампов усмехнулся, получив
гонорар. Первый раз в жизни даже не взял авторские экземпляры, настолько
чужая эта простенькая повесть, состряпанная профессионально гладко, со
всеми нужными местами, однако без того, чем он владеет сейчас. То уже не
его повесть, то творение Гая Юлия Орловского...
Работал в счастливом упоении. Мысли приходили весомые, зрелые,
ложились на бумагу во всей красе. Конечно, без правки не обойтись, кое-что
придется вообще переписать, а то и не один раз, но даже сквозь шелуху
впервые видна умная проза.
Жена сказала встревожено:
- Ты загонишь себя... Вон исхудал как!
- Ничего.
- Нет, - возразила она решительно. - Кому надо, чтобы ты отправился
на кладбище? Только-только нащупал настоящий путь, и вдруг?.. Нет, я не
позволю.
Он сперва сопротивлялся ее натиску, потом ошарашено уставился на
всегда кроткую жену. А ведь права! Теперь как раз и должен беречь себя,
ведь только начал, все написанное ранее - обречено на забвение.
- Ладно, - сдался он нехотя, - сделаем маленький тайм-аут.
- Поедем на юг? - спросила она обрадовано.
- Нет, - ответил он, подумав. - Там сидишь слишком долго. Не выдержу
безделья. Махнем на недельку за город. К твоим.
- На недельку, так на недельку, - согласилась она.
Когда они тащились с раздутыми сумками к электричке, на перроне
встретили Чинаевых. Загорелые, довольные, те вывалились из вагона, таща
упирающегося добермана, который явно предпочитал жить на природе подальше
от города.
Чинаевы лицемерно расцеловалась с Машей, мужчины обменялись
сдержанными поклонами. Чинаева с ходу затараторила:
- Мы выбирались на выходные!.. Всего два дня, а как отдохнули, как
загорели! Все-таки лето проводить надо на своей даче.
- Мы выезжаем часто, - ответила Маша мило. - У Саши труд творческий,
ему работать можно где угодно, был бы карандаш и бумага.
Это был ответный камешек в огород Чинаевых, которые при всем своем
фантастическом окладе главы семьи тем не менее привязаны к месту службы:
от и до, на дачу можно только в выходные
- Творческий - это замечательно. - лицемерно восхитилась Чинаева. -
Кстати, перед отъездом мы вот тут повстречали одного писателя...
Орловский, не слыхали?
- Орловский? - удивились Ламповы в один голос.
- Он самый, - сказала Чинаева с ядом в голосе. - Красивый такой,
энергичный! Только-только приехал, шел с фирмовым чемоданчиком, весь в
импорте. Еще дорогу у нас спросил... Говорит, отныне будет здесь жить.
Жить и творить, как он выразился.
- Вы уверенны, - спросил Лампов ошарашено, - что это был Орловский?
- Уверена, - ответила Чинаева победно. - Он же так и назвался.
Современный такой, раскованный. И красивый: как глянет своими глазищами,
так в дрожь бросает, а внутри бежит такое сладкое, легкое... Даже имя у
него замечательное, победное - Гай Юлий!
Уже вскочив в вагон, Лампов трясся от смеха:
- Ну и дали!
- Не смейся над людьми, - заступилась жена. - Завидуют, вот и
стараются чем-то ущемить, придумывают знакомства с несуществующими
писателями. Видно, попалась им на глаза эта повесть. Будь к людям
снисходительнее...
- Да это я так. Орловский, надо же!
У родни пробыли три дня. Больше Лампов не выдержал - умчался в город
к пишущей машинке. Жена уговаривала побыть еще, клялась, что сама привезет
ему "Эрику", но его тянуло в тесный кабинет. На природе много помех: сад,
пасека, гостеприимная родня, домашняя живность - все это украшает жизнь,
но отвлекает от работы.
Он трудился с недельку в одиночестве. В конце месяца вышли два номера
с его рассказами, то бишь - Орловского, и Лампов равнодушно бросил деньги
за публикации в стол, на журналы даже не взглянул.
Жена приехала загорелая, радостная, с двумя корзинами деревенской
снеди. Тут же кинулась кормить его: исхудавшего, почерневшего, заговорила
с завистью:
- Чинаевы нос дерут не зря... Все-таки надо иметь свою дачу.
- Тебе не нравится у твоих родителей?
- Не очень, - призналась она. - Я бы по-другому разбила сад, посадила
бы цветы и клубнику, не стала бы держать кур, что так пачкают двор...
- Там еще немного пришло, - сказал он рассеянно, все еще находясь во
власти белого листа. - В столе на кухне.
С этого дня жена мягко, но настойчиво урезала творческую часть дня,
"чтобы не загнулся", отмыла, откормила, уже через недельку он снова
выглядел сносно, а от вечерних прогулок - жена настояла! - порозовел, стал
засыпать сразу.
Однажды жена вернулась из магазина веселая, рассказала с порога:
- Встретила Майку. Говорит, что Гай Юлий Орловский, писатель,
раздавал автографы прямо на окружной дороге! Яркий такой, высокий и
цыганистый, а глаза как маслины. Веселый.
- Опять Орловский? - удивился он.
- Да, - рассмеялась она. - Вот так-то, дорогой... Ты вкалываешь, а
раздает автографы он!
- Молодец! - рассмеялся он.
- Вот, оказывается, как создаются легенды!
Он обнял ее, с удовольствием поцеловал в прохладную с улицы щеку. Что
ни говори, а слухи об Орловском льстят. Слухи и сплетни говорят о
популярности.
С интервалом в месяц, вышли одна за другой последние две повести.
Естественно, тоже Орловского. Лампов велел машинистке перепечатать заново
все три: пойдут под одной обложкой в издательстве. Весомый кирпичик, штук
на двадцать, как раз на новую "Волгу", а то на стареньком "Москвиче" уже
как-то неловко.

Все еще нарушал режим, сидел за пишущей машинкой подолгу,
"каторжанился". Жена, чтобы как-то отвлечь, назвала гостей. Лампов
вынужденно задвинул машинку в стол, одел галстук, приветливо улыбался и
кланялся в прихожей, а из раскрытых дверей большой комнаты тянуло
ароматными запахами, там выстроились бутылки с затейливыми наклейками.
Последней пришла Изольда, новая подруга Маши. Статная, породистая,
очень красивая, она и Лампову улыбалась на всякий случай обещающе: кто
знает его взгляды и запросы, а дружить с милой Машей ей хотелось без помех
со стороны ее мужа. А еще лучше - при тайной поддержке.
Они расцеловались с Машей, Изольда отвела ее в угол и возбужденно
затараторила:
- Сегодня ко мне на "Академической" подошел один!.. Высокий такой,
еще не старый, в импорте, батник тоже оттуда... Оглядел меня с головы до
ног, раздел глазами, снова одел, а потом и говорит: "Такие женщины в метро
не ездят..." "Почему же?" - огрызнулась я. А он: "Я - писатель. Заметил,
что ряд женщин никогда не спускается в метро. Их увидишь только на
машинах, да и то не на всяких... Вы одна из таких женщин". Ну, слово за
слово, познакомились. Он такой нахватанный! Только циничный и напористый.
Сразу прощупывает степень податливости. Ну, у писателей, говорят, нравы
вольные. Он много издается. Орловский, не слыхала?
- Гай Юлий... - сказала жена бледным голосом.
- Вот-вот, - победно подтвердила Изольда. - Вы его знаете, не так ли?
Не правда ли, душка?
Они прошли в комнату. Лампов хмуро проводил их взглядом. Подумаешь,
Орловский... Что в нем кроме эффектной фамилии и нелепого имени?
Когда в желудках появилась приятная тяжесть, и все чуть забалдели,
естественно, пришла очередь поговорить на темы искусства. Обсудив новое
платье Аллы Сычовой, попробовали вычислить нового фаворита Жестянщиковой,
прошлись по молодым писателям, ибо при Лампове как-то странно не упомянуть
писателей. Вспомнили и Орловского. Оказывается, один из гостей, Бабаев,
прочел две его повести.
- Лихо пишет, - сообщил он. Его руки безостановочно работали,
накладывая себе на тарелки из разных блюд, умело отправляли в жующий рот,
но говорить не мешали. - Раскованно!
- Талант? - спросила Изольда заинтересованно.
- Еще какой, - ответил Бабаев. - Талант делать деньги. Карплюк
стрижет купоны на перетягивании родни и земляков в столицу, Сипов
комбинирует с автомобилями, наша Дора Михайловна что-то умеет с валютой...
Каждый химичит по своим данным. Так Орловский, будучи работником
интеллектуального прилавка, отыскал свою золотую жилу.
Лампов с ним не спорил. Правда, желание подтрунивать пропало, и он
спокойно пробовал вина, деликатесы, а душа уже сидела за пишущей машинкой
и нетерпеливо стучала по клавишам.
Когда гости разбрелись, он закрыл дверь и с усмешкой обернулся к
жене:
- А этот Орловский начинает встречаться все ближе и ближе к нашему
дому. Сперва на вокзале, потом на Кольцевой, а теперь на
"Академической"... Того и гляди, сам встречу.
Она вздрогнула. Он обнял ее за плечи, поцеловал в щеки:
- Глупышка... Что с тобой? Орловский - это фантом. Мы сами его
создали. Забыла?

Его первая настоящая повесть разрасталась. Он увидел, что необходимо
ввести две боковые линии и расширить начало, расписать кульминацию.
Вырисовывался роман: добротный, ни на что не похожий - яркий, с новыми
героями, новыми ситуациями, даже вместо осточертевшего треугольника походя
создал принципиально новое, до жути жизненное, а уж среди острейших
конфликтов сумел выявить именно те, от которых предстоит поплакать новому
поколению, если вовремя в них не разобраться сейчас... Странно даже, что
никто не заметил их раньше. Правда, а сам куда смотрел? А ведь был
типичным нормальным писателем, которых на страну семь тысяч. Значит, есть
проблемы, которые видны только с этой высоты.
Жена ходила на цыпочках, кофе ставила возле пишущей машинки. Подавала
и незаметно исчезала, но однажды он заметил ее появление, с хрустом
потянулся, сказал весело:
- Звонили из "Молодого современника"! Спрашивали, нет ли повестушки
листов на восемь. Увы, уже все пристроил. Конец Орловскому!
- А "Трудный разговор на дороге"? - спросила жена.
- Так он едва начат.
Она робко взглянула на него, сказала медленно:
- Ты говорил, что сделал почти половину...
- Если считать те отдельные листки, - ответил он беспечно. Посмотрел
внимательнее. - Ты хочешь, чтобы я закончил?
-Ты сам этого хочешь, - ответила она тихо. - Если под псевдонимом, то
сделаешь очень быстро. Под псевдонимом стараться не нужно...
Он помедлил, беззвучно пошевелил губами.
- Да, - ответил он наконец. - Смысл есть...Сделаем тайм-аут, а то
настоящий роман меня просто высасывает. В "Трудном разговоре" присобачу
два-три листа, сделаю хэппи-энд, свадьбу, перевыполнение плана, чтобы
сразу в набор!.. Как раз выплатим за кооператив.
Во время тайм-аута писалось удивительно легко, "одной левой". Увидел,
где можно всобачить пару ультраположительных героев, аж самому смешно и
тошно, это еще один-два листа, то есть шестьсот рэ, не считая тиражных, да
и кое-где текст можно "подуть", а то по-молодости писал чуть ли не
телеграфным стилем, теперь же в ходу слог раскрепощенный, с повторами, с
внутренними монологами, отступлениями... А теперь все как надо: все поют и
на картошку едут добровольно, в набор влетит как намыленная, а что еще от
псевдонима надо?
Жена часто выезжала за город, подыскивала дачу. Он с усмешкой
относился к ее наивным запросам: чтобы не хуже, чем у Чинаевых! Ладно,
пусть. Все это не важно. Самое главное - вон на столе. Это не творение Гая
Юлия Орловского - удачливого писаки, хамовитого удальца и умелого
деньгоделателя...
Среди ночи он проснулся от неясного шороха. Со стороны прихожей
что-то щелкнуло, и его облило страхом. Сон слетел мгновенно, нервы
стянулись в тугой комок. Затаив дыхание и мерно дыша - если грабитель,
пусть думает, что спит, - он напряженно прислушивался.
Снова скрежетнуло, кто-то вставлял ключ в замочную скважину.
Напрягся, не сразу вспомнил, что дверь на цепочке, два замка, обе собачки
спущены, снаружи не открыть.
На площадке топтались. В замке шелестнуло еще и еще, заскрежетало. С
той стороны двери раздраженно ругнулись, и Лампов еще больше сжался:
грабитель даже не таится!
Прошло еще несколько долгих минут. За дверью ругнулись громче,
наконец шаги стали удаляться. Внизу гулко хлопнула дверь, под окнами
наглый голос затянул похабную песню, но не дошел и до угла, как пьяно
заорал: "Эй, такси!.. Э-ге-гей!.. Гони сюда, собачий сын!"
С бешено бьющимся сердцем он лежал почти до утра, потом ненадолго
забылся коротким неспокойным сном, но и там мелькали странные тени, кто-то
хватал за горло, со всех сторон тянулись крючковатые лапы, истошно кричала
полураздетая женщина, потом ему стало легко и по-звериному радостно, он
опрокидывал стол с бутылками и закусками, с размаху бил в чье-то лицо...
- Что с тобой? - послышался от порога голос жены.
Он сильно вздрогнул, в страхе проснулся. Жена была в комнате,
закрывала за собой дверь. В руках у нее были раздутые сумки.
- Спишь до сих пор, - сказала она с неудовольствием. - А я уже на
Курском направлении три дачи посмотрела! Вот продукты привезла. Садись
завтракать, а я опять поеду. Еще с Павелецкого надо успеть по одному
адресу...
Она оставила сумки и, проходя мимо окна, выглянула, сказала с
некоторым напряжением:
- Вчера ночью в ресторане напротив некий гуляка устроил дебош. Одна
женщина отказалась с ним танцевать, так он ее отшвырнул, а когда его
пытались урезонить, орал: "Я писатель, а вы все червяки, ничтожества!"
Милиции показал членский билет, где написано, что он - Гай Юлий Орловский,
и названы его книги, и тем пришлось его отпустить... Все собравшиеся
возмущались, так возмущались!
- Чушь! - пробормотал он, не вставая. - Во-первых, в членском билете
книги не перечисляют, а во-вторых, менты утащили бы в ментовку любого:
писателя, грузчика или министра... Писателя - охотнее всего, они писателей
не любят особенно.
Она попробовала улыбнуться, но глаза ее были тревожными:
- Так говорят. Мало кто видел, какой на самом деле членский билет у
писателя, вот и придумывают правдоподобные детали.
- Ладно, беги, смотри дачи. Оттуда позвони.
Жена ушла, а он еще некоторое время лежал, прислушиваясь к тупой боли
в голове. Трещит, как с похмелья. Пошатываясь, подошел к столу. Роман
почти закончен. Вычитать, исправить несколько корявых фраз и... можно в
бой!
Прислушался, но привычного прилива бодрости не последовало. Он
представил себе, как войдет к Мордоворотову, положит перед ним роман...
Тот, ясное дело, раскроет пасть, забалдеет. Заговорит о романе века...
Нетрадиционно, революционно, пойдем к главному, будем пробивать,
проламывать стену!..
А на кой оно, сказал внутри четкий и очень трезвый голос. Одинаково
платят и за ценную вещь, и за подделку. Платят за лист, не за качество...
Год каторжанился над этим романом, а за это время два других написал с
легкостью, левой ногой. Мог бы и пять, если бы не задался целью сотворить
грандиозный роман, войти в лидирующую пятерку. А лучше - тройку.
Романы под псевдонимом идут с легкостью, а с этим еще попортишь
нервы. И сейчас, и потом... Сейчас, пока пробьешь, потом отбивайся от
разозленных гусей. Многие из них залетели высоко, орлам бы впору...Нужны
ему эти неприятности, когда можно жить так легко и просто?
Он туго перевязал рукопись и забросил на дно самого дальнего ящика.
Фаланги на правой руке саднило. Он рассеянно поднес ее ко рту,
пососал костяшки пальцев, которые вчера расшиб в ресторанчике напротив.

Текст взят с сайта http://rusf.ru

на главную антология "Фантасты об искусстве"