Антология "Фантасты об искусстве"
Составитель: Алексей Звероловлев
Евгений Сыч. Кстати, о музыке...
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Соло".
OCR spellcheck by HarryFan, 1 September 2000
-----------------------------------------------------------------------
- Если поджечь рояль и слушать (современные рояли легко загораются, у
них на клавишах не слоновая кость, а целлулоид), - то услышишь, как он
будет играть сам. Точнее, играть на нем будет огонь. Огонь создаст свою
музыку - интересно, не правда ли? Сначала взлет по клавишам, потом шелест
нот и шипение струек огня, выбивающихся из деревянного кружева нотной
подставки, тонких струек. А потом мощное крещендо, вакханалия гудящих
языков пламени и неровный звон в высвобождающихся из надежной хватки
колодок струн. И все это в дивном, недоступном человеческому творчеству
порядке. В порядке, указанном огнем.
- Забавно, право, забавно. Вы убедили меня, допуск я вам, пожалуй дам.
Вы продолжайте, это очень забавно. Так говорите, правда жизни?
И другой кабинет, попроще, понадежней. Зеленые жалюзи - так хочется
чего-то зеленого на этом пустом, словно выжженном острове! - делали
зеленым даже солнце за окнами, не говоря уж об интерьере. Интерьер был
прост. Зеленоватый стол, зеленые стены, цвета несвежего покойника
комендант за столом, по-настоящему зеленая фуражка на стене и на той же
вешалке - автомат. Небольшой, удобный, успокоительно-черный, но с
предательскими зеленоватыми бликами на свежем, по уставному тонком слое
масла.
Гость не нравился коменданту. Честно говоря, гражданские ему вообще не
нравились. Но у этого молодого человека, бог весть с какой целью
прибывшего сюда, имелась бумага за подписью генерала, которого комендант
заочно уважал, и бумага эта разночтении не допускала.
- Я к вам, - сказал молодой человек коменданту, - вот по какому делу. Я
- композитор.
Комендант насторожился.
- Музыку пишу, сочиняю, - пояснил молодой человек. - И есть у меня
мысль, для осуществления которой понадобится ваша помощь. Как бы это вам
объяснять... Вот здесь, на острове, эти самые - враги, их что - много?
- То есть как - много?
- У любого великого правительства, у каждого великого начинания, даже
просто у великих людей всегда бывало много врагов, - терпеливо объяснил
композитор, глядя прямо в обеспокоенные глаза коменданта.
- Верно, - согласился комендант. - Врагов хватает.
- Так вот, возникла мысль, как использовать их для служения искусству,
- мотнул головой композитор, словно стряхивая со лба длинную прядь. Но
стрижка у него была по-армейски короткой, не длиннее ширины спичечного
коробка, и это действовало на коменданта успокаивающе.
- Всех?
- Да нет, это было бы излишне, - ограничил себя композитор, - там есть
склон у вас, рядом с заграждением, к волнолому ведет - знаете? - покатый
такой: с него толкни - человеку ни за что не удержаться, - продолжал он. -
Я вот что думаю: если установить по склону микрофоны и сделать вывод на
усилители, каждый звук можно будет записывать предельно чисто. Там еще
уступ есть такой... они об него стукаться будут и лишь потом в воду
падать.
- Кто - они?
- Да враги же!
- Понял, - просветлел комендант. Но сразу же засомневался: - А по какой
статье я их буду проводить?
- Ну, не знаю. Лучше всего, так и спишите по статье "музыкальные
расходы". Есть такая?
- Мда, - неопределенно сказал комендант, еще раз посмотрел на лежащую
перед ним бумагу и завершил: - Пусть послужат искусству.
- Интереснейшая вещь должна получиться, - заулыбался композитор.
- Ну, что ж, приступим, - улыбнулся и комендант. - А микрофоны как
будем ставить? Склон-то крутой?
- Я уже думал, - сказал композитор. - Это ничего. Если солдата на
веревке спустить, можно аж до самого моря установить аппаратуру.
- Верно, - принял комендант.
Микрофоны установили вдоль всего склона. Сотню врагов (комендант не
пожалел бы и двух сотен, все равно здесь работать им было негде и кормить
приходилось задарма) - притаскивали поочередно к обрыву. Их сталкивали,
они катились по склону к уступу и падали в воду, и каждый их вскрик,
каждый стон, и плеск, когда тело касалось волны, и стук тела о камни
записывались на магнитофонную ленту, усиленные мощной аппаратурой. Правда,
некоторые не кричали, наверное, из вредности. Они падали, сцепив зубы,
немые и немузыкальные, и тогда магнитофон записывал только глухие удары.
Сначала композитор очень расстраивался, если попадался такой молчун, а
потом успокоился: в глухих ударах тоже был определенный ритм, и главное,
правда жизни. Ведь не все же, действительно, кричат, срываясь в смерть.
Одного врага сбросили в наручниках. Металл звенел, стукаясь о камень.
Композитору это так понравилось, что он попросил коменданта надевать
наручники и на других. Но комендант не согласился выбрасывать в море
казенное добро и только в порядке личной любезности разрешил еще несколько
человек сбросить в наручниках устаревшего образца.
Когда запись была завершена, композитор ее подработал с помощью ножниц
и клея: перемешал некоторые куски для цельности композиции, кое-что
повыкидывал, конечно, кое-что усилил. В общем, получилось недурно для
симфонического произведения.
Первоначально знатоки не восприняли эту вещь как нечто новаторское. Но
потом стали распространяться слухи, как делалась новая симфония.
Неизвестно, от кого они исходили: то ли сам автор проболтался, то ли по
другим каналам, - только все сразу узнали и заинтересовались. Пластинка
разошлась мгновенно, и тираж удвоили. Любители музыки сокрушенно говорили:
"Это не искусство, нет, так нельзя. Он негодяй, этот композитор!" - и
ставили симфонию на полки, потому что невозможно не приобрести столь
необычную вещь. "Жутко, но интересно", - утверждали другие, и тоже
покупали диски и кассеты.
А композитор был счастлив. Он даже не подсчитал стекающиеся в его
карман проценты. Он мечтал.
Он представлял себе, как замечательно было бы написать симфонию
атомного взрыва. Если расставить целую систему микрофонов, спрятав их в
укрытия достаточно прочные, чтобы выдержать первый натиск ударной волны,
если взять самые разные микрофоны - от великанов с мембраной из дюймовой
брони до шпионских "клопов", способных засечь самый затаенный шорох, и
сделать так, чтобы в разное время по очереди слетели с них
крышки-предохранители и распахивались навстречу буре чуткие уши, и если
подобрать подходящий город, и если объяснить нужным людям всю важность
этого эксперимента для искусства, искусства с большой буквы, искусства для
избранных,
то очень даже будет что записать:
рев демонов смерти, выпущенных на свободу, хруст лопающихся стальных
скелетов зданий, звон миллионов рассыпающихся стекол, хрипение воды и
газа, хлынувших из разорванных в тысячах мест артерий города. И
тысячеголосый крик людей - участников эксперимента с той стороны проводов,
заглушенный грохотом падающих на сожженную землю обломков, крик, о котором
только догадываешься.
И пламя, его тоже не приходится сбрасывать со счетов. Интересно,
конечно, когда горит рояль, но куда занятнее, когда пылают железо и
камень, когда с неуловимым шипением испаряется все, что может испаряться.
Вот это будет правда жизни!
Или - правда смерти?
Впрочем, композитор эти понятия путал. В философии и в семантике он был
не силен.
Зато - какая музыка!
"Утомленное солнце нежно с морем прощалось..." Или - с землей? К тому
же - утомленное ли, может - равнодушное? Но тогда при чем тут нежность?
Лучше так: равнодушное солнце прощается с землей.
Сумерки.
Тащат гамадрилы пианино.
Тащат бабуины пианино.
Тащат павианы пианино.
Тащат обезьяны пианино по сильно пересеченной местности. С визгом
волочится сто угловатым камням основание, и гулом отзывается на каждый
камень капризный деревянный ящик. Тащат они его к обрыву, и процесс
передвижения заслоняет от них высокую цель всего мероприятия, и ругают они
пианино. Но это неважно. Главное - помнит высокую цель пятирукий их вожак.
Пятая рука выросла у него там, где у всех растет хвост. Эта рука, да еще
умение мыслить абстрактно, умение отрешаться от мелочей, от мелких
частностей, помогли ему стать вожаком. Он помнит, для чего втаскивают
обезьяны пианино на откос: потом все племя соберется внизу, под утесом,
задрав вверх тупые морды, я он, вожак, сбросит пианино на камни, чтобы
грохнул ящик в последний раз и чтобы в звоне лопнувших струн послышался
обезьянам звук собственных их рвущихся жил. Чтобы прониклись они ужасом и
почувствовали, как велик вожак.
А когда забудут перенесенное потрясение, можно ведь и повторить. Жаль
только, что добывать пианино с каждым разом становится все трудней. Вот
если бы записать этот звук и прокручивать его каждый раз.
Где бы это раздобыть магнитофон? Или проще заставить кого-нибудь его
изобрести?
Удобная вещь для обезьян - магнитофон.
Текст взят с сайта http://rusf.ru
на главную антология "Фантасты об искусстве"
