Антология "Фантасты об искусстве"
Составитель: Алексей Звероловлев
Север Гансовский.
Электрическое вдохновение
-----------------------------------------------------------------------
Авт.сб. "Три шага к опасности". М., "Детская литература", 1969.
OCR & spellcheck by HarryFan, 26 October 2000
-----------------------------------------------------------------------
- Суть моего открытия, - сказал Изобретатель, осторожно следуя за
главным режиссером через горы закулисного хлама и волоча за собой
тяжеленный металлический ящик, - состоит в том, что я исключаю из
театрального дела такие устаревшие понятия, как вдохновение талант и
прочее. И вообще исключаю человека... Но прежде всего несколько слов об
искусстве. Как вы знаете, искусство - это общение. В данном случае, то
есть в театре, дистантное общение актера со зрителем.
- Знаю-знаю, - ответил главреж. Он мрачно уставился на задник от "Далей
неоглядных", брошенный на зеленую лужайку из "Сержанта милиции". - Вот
ведь народ, а? Сколько раз говорил, не собирать тут это барахло. Пожар
будет, с кого спросят? - Он оглянулся на Изобретателя. - Про искусство я
все знаю. А вот как тридцать метров тюля достать для "Двух братцев", этому
нас никто не учил. - Прервав себя, он покопался в груде декораций, вытащил
оттуда кусок холста, выкрашенный ядовитым зеленым анилином, и
подозрительно пригляделся к нему. - Что это?.. Нет, что это такое? - Он
возвысил голос. - Эй, есть тут кто-нибудь?! - Он повернулся к
Изобретателю. - Вы понимаете, что сделали: арку от "Марии Стюарт"
разрезали.
Изобретатель деликатно промолчал. Ящик со множеством каких-то грубо
сделанных переключателей он поставил на пол.
Но из темных глубин помещения вышел гражданин в обтрепанном пиджачке, с
руками, перемазанными краской. Запечатленная на его чертах повесть о
скромной зарплате, работе "на чистом энтузиазме" и отсутствии большинства
необходимых материалов сразу выдавала в нем художника провинциального
театра.
Гражданин дрожащим голосом объяснил:
- Я разрезал, Салтан Алексеевич. На драпри пришлось пустить. В "Бешеные
деньги", в квартиру Чебоксаровых.
- Что-о! - Главреж побледнел, потом багрово покраснел. - У нас же
"Мария" завтра в параллель идет. Вместе с "Бешеными". - Он повернулся к
Изобретателю: - Ну как вы думаете, можно так работать или нет?!
Физиономия Изобретателя была иссечена глубокими, как трещины в земной
коре, морщинами. Его челюсть выдавалась вперед, а иссиня-черные, густые
проволочные волосы росли прямо от бровей. Однако, несмотря на свою
неандертальскую внешность, он был мужчиной вполне искушенным жизнью и,
сделав неопределенный жест, опять ускользнул от ответа.
Художник, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
- Пришлось, Салтан Алексеевич. Зрители даже обижаются. Я сам слышал, в
антракте один говорит: "У Островского в ремарке сказано "богато
обставленная гостиная". А тут не квартира Чебоксаровых, а курительная в
кинотеатре"... Знаете сейчас народ какой. В "Марию" серые ширмы из "Верю в
тебя" поставим. Они свет хорошо принимают.
- Нет! - взвизгнул главреж. - Это не жизнь. (Вторая фраза прозвучала у
него в басовом ключе.) Сегодня же подаю заявление. Вы что - забыли, у нас
"Верю в тебя" в триллель идет? - Трясущимися руками он похлопал по
карманам, нашел скляночку с нитроглицерином, вынул таблетку, сунул в рот
и, подойдя к низенькому подвальному окошку с мутными стеклами, оперся
рукой о подоконник.
Художник - уже все к одному - откашлялся.
- И еще я вам хотел сказать, Салтан Алексеевич, что запасная линза у
второго прожектора тоже лопнула. Перегрелась. И Смирнов, электрик, сегодня
не вышел на работу. Он в первой ложе проводку начал и бросил. Как-то
придется выкручиваться.
Главреж, не отвечая и не поворачиваясь, вяло махнул рукой.
За окном, на улице, текла не связанная с искусством периферийная жизнь.
Девицы в нейлонах пробегали мимо древней - не то VI, не то XVI века -
церкви. Возле дома-новостройки девочки прыгали со скакалками. По
доисторическим булыжникам неторопливо шествовал на службу сотрудник
райисполкома, и тихоокеанская ширина его запыленных по обшлагам брюк была
вызовом всем новомодным веяниям. Шофер "МАЗа", высунувшись из высокой
кабины, гудком вызывал из какой-то квартиры свою милую.
И остро позавидовал главный режиссер всем им. Он понял, что вся его
жизнь была сплошной ошибкой. И в ГИТИС он зря поступил, и женился неудачно
- на женщине, которая до сих пор держится за столицу, и в этот заштатный
городишко напрасно согласился приехать, и здешней публикой не понят и до
сих пор не признан. Вообще все ему было противно.
После этого главреж дважды глубоко вздохнул и безо всякого перерыва
подумал о том, что лично его работы зрители не так уж плохо принимают, что
жена - куда ей деваться - все равно приедет, что районные центры бывают и
хуже, и ведь не в пожарный же техникум ему было поступать, если он так
хорошо понимает и чувствует сцену.
Все это свершилось за две и две десятых секунды.
- Ладно, - сказал он. - Действительно, надо выкручиваться. Кстати, где
у нас рыжий куст, поролоновый? Помните, из "Гипротеатра" получили. Хочу
его в первое действие пустить в "Бешеных деньгах".
- Не пойдет, - покачал головой художник, хорошо знакомый со
способностью главных режиссеров к быстрой духовной регенерации. - Он
позеленел. Знаете, как они быстро цвет меняют, эти пластики? Был осенний
куст, а стал весенний.
- А второй куст?.. Тот второй, зеленый. Может быть, он порыжел за это
время. Подите-ка посмотрите. - Затем главреж резко повернулся к
Изобретателю: - Ну, так что дальше? Объясняйте, я вас слушаю.
Изобретатель шагнул вперед.
- Вы читали мою статью "Перцепция и аперцепция [восприятие и
невосприятие] при ролевых играх детей дошкольного возраста"?
- Читал. В "Театральной жизни". Продолжайте.
- Нет, не в "Театральной", а в журнале "Вопросы дошкольного
воспитания".
- Ну правильно. Я же и говорю, что читал. В этом самом "Воспитании".
Еще в прошлом году. Давайте дальше.
- В прошлом году этого журнала не было. Впрочем, неважно... Так вот,
дело в том, что я рассматриваю театральное искусство с точки зрения
электроволновой теории. С одной стороны, актер, то есть индуктор, с другой
- зритель, то есть перцепиент. Между ними осуществляется дистантная
биорадиационная связь. Актер переживает и, следовательно, индуктирует
энергию. Она попадает в головной мозг зрителя и вызывает там
перегруппировку атомов, эмоцию. Улавливаете мою мысль?.. Таким образом
талантливый артист отличается от посредственного лишь особо активной
индуцирующей деятельностью своих передающих электромагнитных мозговых
устройств. Как по-вашему, что делала, например, со зрителями Элеонора
Дузе?.. Ничего сверхъестественного - всего только вызывала перегруппировку
атомов в ядре ганглиозных нервных клеток. Согласны вы со мной или нет?
Главреж, взор которого уже успел затуманиться за время длинной речи
Изобретателя, зевнул ноздрями и сказал:
- Вообще-то да... Значит, от пьесы ничего не зависит?
- От какой пьесы?
- От той, которую в этот момент ставят.
- Ах, от этой! - Изобретатель осекся на миг. - Конечно, зависит. Но в
целом-то очень мало... Строго говоря, даже вообще ничего не зависит. Ведь
в театре все дело в том, чтоб вызвать эмоцию у зрителя. Правильно? А раз
так, значит, наша главная задача - увеличить мощность индуктора, усилить
подачу энергии из головного мозга актера. Вот вам пример. - Он шагнул к
режиссеру и взял его за руку. - Посмотрите мне в глаза. Ощущаете вы
что-нибудь? Сейчас я буду индуцировать.
Главреж заглянул в маленькие пещерные глазки Изобретателя.
- Нет. Н-не ощущаю.
- Прекрасно! - воскликнул Изобретатель. - Стойте так. - Он поспешно
отбежал в другой угол комнаты, вынул из кармана блокнотик, записал там
что-то. Кинулся к своему ящику, чем-то щелкнул, после чего аппарат
тихонько загудел. Разыскал на стене штепсельную розетку. - Так, внимание!
- Он направил глазок аппарата чуть вверх на самого себя и выпрямился,
воззрившись на собеседника.
Секунды текли. Главреж поднял руку и почесал кончик носа.
- Чудесно! - обрадовался Изобретатель. Он выключил машину, подбежал к
режиссеру и показал ему блокнотик. Там значилось: "Почесать кончик носа".
- Ну вот.
- Что "вот"?
- Ну, вы поняли?
- А что я должен был понять?
- Вот этот момент индукции. Понимаете, я представил себе, будто у меня
чешется нос. Аппарат увеличил мощность переживания, и оно передалось вам.
Но ведь задача актера и состоит в том, чтобы передать зрителю эмоции.
Понимаете, биорадиационная связь. Принцип действия прибора состоит в том,
что он интенсифицирует деятельность спиралей нуклеиновой кислоты в мозгу
исполнителя. Эта спираль начинает играть роль передающей антенны и
возбуждает соответствующие клетки у зрителя. Ясно вам?.. Вот постойте так
еще минуту.
Изобретатель вновь очутился в углу. Он действовал с быстротой обезьяны.
В аппарате зажегся красный глазок, потом еще желтый. Загудело сильнее.
Изобретатель опять уставился на главрежа.
Что-то вдруг стало образовываться в комнате. Запахло катастрофой. Все
сделалось пустым и зыбким. Бесцельно вращалась Земля вокруг Солнца,
безнадежно и не нужно бежали по своим кругам планеты. Шофер "МАЗа" за
стеной все еще нажимал клаксон, но стало ясно, что никто к нему не выйдет.
Безжалостные физические законы с каждым мигом скорее влекли Землю, Солнце
и всю Галактику в самую глубину черных космических бездн. А оттуда, из
дьявольских недр, уже неслась навстречу Антигалактика, чтоб в колоссальном
взрыве прекратить все и вся. Не было даже смысла смотреть второй
поролоновый куст. Мир шел к концу.
Главреж почувствовал, что у него на тыльной поверхности рук встают
отдельно волосок от волоска. В горле у него застряло что-то пухлое,
дыхание стеснилось. Он ощущал себя на земле, как на разваливающемся плоту,
несущимся к водопаду. Хотелось закричать, убежать, но он не мог
шевельнуться.
- Страх, - сказал Изобретатель. - Теперь я индуцировал страх. - Он
нагнулся и выключил аппарат.
Почти сразу на улице раздался радостный басистый вопль:
- Манюра!
Чьи-то быстрые туфельки пробежали мимо низкого окна. "МАЗ" весело
взревел, зашуршали шины, могучая машина, тронувшись с места, укатила по
булыжнику прочь.
Солнце ломилось в комнату сквозь пыльные разводы на стеклах. Победно
топорщились огромные кровельные листья лопухов. Все было в порядке.
Наваждение кончилось.
- Понимаете, - засуетился Изобретатель, - я сам переживал только вот
такой страх. - Он показал пальцами. - А аппарат усилил эмоцию и передал ее
вам. Но дело не только в этом. Второе в моем открытии - это то, что все
элементы актерского мастерства я перевожу на язык электростатики и
электродинамики. Органичность, общение, обаяние - для меня радио,
электричество, и ничего больше. Если вы читали мою статью "Перцепция и
аперцепция при ролевых...".
- Знаете что... - главреж вдруг разозлился. - Вы мне бросьте баки
забивать с вашей этой "перпе..." Как ее там?.. Одним словом, с этой
самой... Вы мне прямо скажите, что вы можете для нас сделать и что вам
нужно, чтоб это сделать. Думаете, у меня есть время выслушивать ваша
теории?
- Актера, - проникновенно сказал Изобретатель, - или актрису. Самую
плохую вашу творческую единицу. И она так сыграет роль, что все упадут.
- С этого и надо было начинать. Я вам сейчас хотя бы Заднепровскую
покажу. Мы ей недавно тарифную ставку снизили, теперь сами не рады. И к
прокурору уже ходила, и в райком, и в райисполком. Идемте наверх. Она как
раз должна быть на репетиции. Ящик можете оставить здесь.
В репетиционной комнате, где благодаря какому-то архитектурному чуду и
зимой и летом сохранялась ровная температура в 0 градусов Цельсия,
разводили пьесу местного автора.
Главреж и его спутник вошли. Дрожь прокатилась по синим от холода
актерским физиономиям при появлении грозного вождя, а затем шесть пар глаз
повернулись в сторону Изобретателя и выразили одно и то же: "Кто этот
человек? Не изменит ли он что-нибудь в моей судьбе? Не поможет ли
вырваться из этой дыры?"
Но главреж сразу погасил все вспыхнувшие было надежды.
- Товарищ Бабашкин из "Гипротеатра". Приехал посмотреть нашу
осветительную аппаратуру. - Он показал Изобретателю на стул. - Посидите, а
потом мы с вами займемся... Продолжайте, пожалуйста, Борис Генрихович.
Очередной режиссер Борис Генрихович - он тоже слегка побледнел, увидев
главного, - сделал знак, и репетиция возобновилась.
Герой-любовник, рослый мужчина с театрально-энергичным лицом и синими
глазами, вошел в огороженное стульями пространство, долженствовавшее
изображать колхозную избу, и уселся к столу.
В пространство вошел отрицательный персонаж.
- "Приветствую, товарищи".
- Камень наскоком и то не сдвинешь. А он хочет все сразу...
"Здравствуйте".
- Нет, это не вы говорите "Здравствуйте", - поправил очередной
режиссер.
- А кто говорит?
- Действительно, кто же говорит теперь "Здравствуйте"?
Инженю-кокет, сидевшая в полном оцепенении с момента, когда вошел
главный, очнулась:
- Ах, это я говорю! Простите, пожалуйста... Впрочем, нет. У меня тут
тоже вычеркнуто. Вот, посмотрите...
И дальше шло в таком духе. Местный автор - он сидел тут же - нервно
забарабанил пальцами по колену, и губы его скривились в саркастической
усмешке непризнанного гения.
- "Не советуешься ты с людьми, Петр Петрович, - говорил отрицательный
персонаж. - Отрываешь себя от коллектива".
- "Я..." Одну минутку, товарищи. Вот тут опять затруднение. Я ведь в
третьей картине советовался, со старым колхозником Михеичем советовался.
Опять эта реплика идет вразрез с третьей картиной. Может быть, тоже
вычеркнуть, Борис Генрихович?
- Ну давайте вычеркнем.
- Но с другой стороны, что же мне тогда вообще говорить - уже столько
вычеркнули? С чего я волноваться начну?
- А ты скажи "Здравствуйте" и потом сразу давай выхлест.
- Так это же не я говорю "Здравствуйте"! - Герой-любовник покраснел,
затем побледнел. Он повернулся к главрежу. - Нет, Салтан Алексеевич, так
не пойдет. Я рад, что вы зашли и сами все видите. Это черт знает что! Я с
самого начала предупреждал, что с пьесой у нас ничего не получится.
Он вскочил, схватился за сердце, открыл скляночку с нитроглицерином,
вынул таблетку и сунул в рот. Затем стал у окна, отвернувшись от
присутствующих. Спина у него вздрагивала.
В нитроглицериновой мизансцене ощущалось явное влияние главного
режиссера - это был стиль театра. И в полном соответствии с методом
физических действий по Станиславскому у героя-любовника, еще совсем
недавно здорового мужчины, уже начинались процессы в сердце, сужалась
аорта и деревенела, огрубевая, стенка левого предсердия.
Наступило тягостное молчание. Местный автор еще энергичнее забарабанил
пальцами по колену.
- Ну ладно, - сказал главреж, который не любил сердечных припадков у
других, - этот вопрос мы обсудим позже. Сейчас я хотел бы посмотреть,
Борис Генрихович, как у вас идет картина шестая, когда приезжает жена.
Задвигались стулья. Актриса Заднепровская, сорокалетняя дамочка с
жидкими кудряшками, испуганно глянула на главрежа, вспорхнула с места и
стала у двери. Герой-любовник дважды глубоко вздохнул у окна, потом, входя
в роль, мотнул головой, как бы бодая кого-то:
- "Приехала Маша. Ну, здравствуй, здравствуй".
Неся на лице пошло-жеманное выражение, Заднепровская кошечкой
скользнула к супругу и пискнула:
- "Здравствуй, Петя. Как давно я тебя не видала".
Очередной поднял руку.
- Минуточку!.. Вера Васильевна, дорогая, куда вы даете реплику? У вас
же реплика поверх волос идет. И потом... - Он оглянулся на режиссера, - вы
же не в тон отвечаете. Он в среднем регистре, а вы в самом верхнем.
Лицо Заднепровской вспыхнуло красными пятнами.
- Сейчас.
Она вернулась к двери. Герой-любовник тяжело, как поднимая гирю, начал
опять:
- "Приехала Маша..."
Заднепровская - теперь уже не кошечка, а женщина-судья, выносящая
смертный приговор, - гренадерским шагом подошла к партнеру и похоронным
басом бросила ему в ноги:
- "Здравствуй, Петя".
Теперь вскочил главреж:
- Вера Васильевна, ведь вы волнуетесь в этот момент, верно? Должны
волноваться, черт побери!
Кругом все затрепетали.
Красные пятна еще сильнее зарделись на лице актрисы. На глазах у нее
выступили слезы, но она быстро подавила их.
- Да, волнуюсь.
- Но как же вы не замечаете, что волнуетесь только по пояс? Лицо
волнуется, руки волнуются, а нога вот так отставлена.
- Сейчас.
Заднепровская сглотнула и пошла к двери.
- Ну, как? - спросил главреж, когда они вышли из репетиционной.
- Красота, - восхищенно сказал Изобретатель. - Как раз то, что нужно.
- Понимаете, у нее в распоряжении двадцать пять штампов. Не нравится
один, она дает другой.
- Самое интересное, - задумчиво начал Изобретатель, - что все, что
звучит у вас как "штамп", "не в тон" и так далее, имеет для меня вполне
отчетливую электрорадиационную подоплеку. Вы говорите "штамп", а я вижу в
этом слишком большие потери на конденсаторный гистерезис [гистерезис -
реакция тела на внешние воздействия в зависимости от того, было ли оно
ранее подвергнуто им или подвергается впервые] в нейтронных контактах
головного мозга. Вы говорите "не в образе", а для меня это означает, что в
оболочке ганглиев у нее слишком долго остается ненужное уже напряжение.
Своим аппаратом я все это регулирую, и... - Он глянул на главрежа и
прервал себя. - Одним словом, я вам из нее Пашенную сделаю. Весь город с
ума сойдет.
- Да какая там Пашенная! Вы добейтесь, чтоб из ансамбля не выпирала. Не
портила хоть. - Главреж положил вдруг руку на сердце. - Тьфу, дьявольщина!
Опять защемило. Ей-богу, мы тут все до инфаркта дойдем. Но, с другой
стороны, как быть спокойным? А?.. Вот опять весь спектакль буду сидеть за
кулисами, накручивать. Иначе они вообще мышей ловить перестанут.
- Ничего, - сказал Изобретатель. - Своим аппаратом я все изменю. В чем
у вас сегодня Заднепровская, в "Бешеных деньгах"? Ну и отлично. Об этой
роли в Москве писать будут, из ВТО к вам приедут, вот увидите. У меня все
научно обосновано. Не читали мою статью в "Театральной жизни"?
- Читал. - Главреж уже снова вытащил из груды хлама какой-то кусок
холста. - То есть проглядывал. А этот ваш ящик на каком расстоянии нужно
устанавливать от актрисы?
- Непринципиально, - ответил Изобретатель. - Установка действует в
радиусе до двадцати пяти метров.
Перед самым началом вечернего спектакля, когда ужо прозвенел третий
звонок, Изобретатель - он установил машину в первой ложе - выскочил в
коридор.
- Салтан Алексеевич, хорошо бы ее как-нибудь успокоить перед выходом на
сцену. Понимаете, создать момент торможения на внешние обстоятельства.
- Кого? - остервенело оглянулся главреж.
- Ну, Заднепровскую. А то и аппарат не подействует...
Научно-медицинский факт - она должна быть в спокойном состоянии.
Главреж воздел руки к небу. Изо рта у него хвостиком торчала прозрачная
пластиковая кожица колбасы.
- Слушайте, вы меня оставите когда-нибудь в покое?! У нас для второго
действия еще декорации нет.
Островскому горожане доверяли, и поэтому на "Бешеных деньгах" даже без
войсковых частей получился полный зал. Первые три явления прошли гладко.
Заслуженный артист Коровин - он играл Телятева - держался с органичностью
прирожденного аристократического лентяя. Герой-любовник - надежда и
гордость районной сцены - уже оправился от скандальчика в репетиционной и
в роли Василькова честно завоевывал публику взглядом синих наивных глаз.
Уже начинало вериться, будто середину двадцатого века сменила вторая
половина девятнадцатого, и даже странный фиолетового цвета поролоновый
куст из "Гипротеатра" на сцене не очень пугал своей неестественностью.
Но вот в четвертом явлении вошла Заднепровская - она играла Надежду
Антоновну Чебоксарову, - и тотчас все начало разваливаться.
- "Познакомь, - деревянно сказала Заднепровская - Чебоксарова шалопаю
Телятеву. - Да ведь ты дрянь, тебе верить нельзя".
Это как вилкой по тарелке заскребло, и всем в зале сделалось стыдно от
фальши.
В первом ряду по контрамарке сидел "местный автор". Он закинул ногу на
ногу и с удовольствием представил себе разгромную статью, которую
собирался написать по поводу очередной постановки театра. В трех рядах
позади него театральный художник думал о том, как будет выглядеть квартира
Чебоксаровых во втором действии. Холстяные драпри вызывали у него чувство
тревоги. Он поежился и непроизвольно громко вздохнул.
Изобретатель тем временем изготавливал в ложе свой аппарат. Он повернул
какой-то переключатель, отчего в машине зажегся желтый огонек, включил
шнур в штепсельную розетку и, бормоча что-то про себя, принялся колдовать
над всевозможными кнопками.
А Заднепровская - Чебоксарова продолжала свирепствовать. Ее реплики
звучали, как у начинающей участницы самодеятельности. Отговорив свое, она
застывала подобно соляному столбу.
- Ничего не чувствует, - вдруг засопел пробравшийся в ложу главреж. -
Видите, руку на сердце положила и считает, что выразила
заинтересованность. Но это только механический знак отсутствующего
переживания. Внутри-то пусто.
Изобретатель кивнул.
- А вы ее успокоили хоть?
Главный смотрел на сцену. Он покачал головой, закусив губу.
- Что вы говорите?.. Успокоил. Я с ней поговорил перед выходом. С сыном
у нее, кажется, недавно что-то произошло. То ли его из школы выгнали, не
знаю. Короче, я к ней подошел и спросил, как у нее с сыном. Она почему-то
покраснела.
- Ничего, сделаем, - сказал Изобретатель. - Хоть что-нибудь она
чувствует, и я ото усилю. - Он прицелился аппаратом, нажал какую-то
кнопку.
И тотчас в голосе актрисы зазвучали задушевные нотки. Слова "Как жаль,
что он так неразумно тратит деньги" - она произнесла с чувством почти
искренним.
Изобретатель ни на минуту не выпускал Заднепровскую из сферы действия
аппарата. Во втором акте его усилия стали приносить заметные плоды.
Началась сцена Чебоксаровой с Кучумовым, и подлинный испуг перед бедностью
почувствовался в том, как заговорила пожилая глупая барынька с
разорившимся князьком.
Зрительный зал притих, смолкло начавшееся сперва досадное для актеров
покашливание. В паузах между репликами было слышно, как верещат
прожекторы, освещающие гостиную Чебоксаровых с зелеными, взятыми из "Марии
Стюарт" драпри.
- "Не знаю, - говорила Заднепровская - Чебоксарова о Василькове. -
Знаю, что он дворянин, прилично держит себя".
Главреж опять наклонился к Изобретателю:
- Общения нет, понимаете. Свое собственное состояние играет, а не
логику действия. Из себя исходит, а не из того, что на сцене делается.
Изобретатель, на узком лбу которого уже выступили бисерные капельки
пота, посмотрел на главного.
- Нажать на общение?
- Ну да. Актер должен помнить, что подает не реплику, а мысль. Если он
что-то спрашивает, - это не выражение самочувствия, а желание что-то
узнать.
Изобретатель задумался, возведя глазки к небу, затем лицо его
просветлело.
- Добавлю ей напряжения на окончания ганглиев.
Он повертел что-то в аппарате, и, подчиняясь его электрической команде,
Заднепровская с таким живым интересом спросила у Кучумова, сможет ли она
еще увидеть его, что даже художник в зале забыл на миг о холщовых драпри и
последней линзе в прожекторе. Зашел и застыл у дверей ленивый, случайно
заглянувший в зал пожарник.
- Н-не плохо, - прошептал режиссер удивленно. - Но вот смену ритмов...
Однообразно она слишком держится. С Кучумовым в одном ритме говорила и вот
сейчас с Васильковым. Но в целом уже лучше...
Изобретатель кивнул, маневрируя аппаратом.
Во время шестого явления, когда Заднепровской не было на сцене, главреж
побежал за кулисы и скоро вернулся.
- Знаете, актриса беспокоится. Спрашивает, почему вы в нее какой-то
штукой все прицеливаетесь. Я сказал, что это киноаппарат. Вам, мол, она
нравится, и вы решили ее в Москве показать. Сам я ее тоже похвалил. Зря,
наверное, а?
- Теперь уже не имеет значения, - ответил Изобретатель. - Раз она
спокойна, я за все ручаюсь.
- Да, насчет сына, - вспомнив, зашептал режиссер. - Оказывается, у нее
сын в девятом классе и первое место занял на какой-то математической
олимпиаде. Так что даже удачно получилось, что я ее спросил тогда.
- Интересно, - сказал Изобретатель, - что ведь на самом-то деле она
играет, как играла. Но аппарат усиливает ее мизерные эмоции и создает
впечатление хорошей исполнительницы. - Он ласково погладил свою машину по
крашеной жестяной стенке. - А ведь никто не верит, никто не поддерживает.
Они там, в Министерстве культуры, еще до сих пор в восемнадцатом веке
живут. Только одно и талдычат: "Человек, талант, актер, пьеса..." А при
чем тут человек? Сегодня наука позволяет антенну на сцене поставить, чтоб
индуцировала, и еще лучше будет...
После антракта, когда поднялся занавес, зрители увидели, как
переменилась Надежда Антоновна Чебоксарова. Какая-то тревога и вместе с
тем внутренняя собранность появились в ней.
- "Зачем вы обманули нас так жестоко? - спрашивала она у Василькова, и
у всех в зале сердце стеснило предчувствием неминуемой беды. - Того, что
вы называете состоянием, действительно довольно для холостого человека;
этого состояния ему хватит на перчатки. Что же вы сделали с моей бедной
Лидией?"
И зрителям как-то жутко стало от того, что же на самом деле станется
теперь с молодой красавицей.
Действие текло, отчаивался влюбленный Васильков, интриговала бездушная
Лидия, шутил Телятев. Но постепенно центральной ролью пьесы начала
делаться Чебоксарова-старшая в исполнении Заднепровской. Растерявшаяся,
недалекая, неумная Надежда Антоновна стала отважной матерью, защищающей
свое, хоть и пустое, вздорное дитя, и властно взяла события спектакля в
слабые руки. Какой-то величественно-трагический оттенок приобрели ее
реденькие кудряшки, жеманная претензия появилась в барственных и
одновременно жалких жестах. Сказав дочери, что Васильков беден, она так
посмотрела в публику, что стоп прошел по рядам, каждый зритель счастливо
переглянулся с соседом и уселся поудобнее в кресле, чтоб смотреть дальше.
А за Чебоксаровой - Заднепровской подтягивались и другие исполнители.
Еще легковеснее стал Телятев, злобная надтреснутая нотка зазвучала в
голосе Кучумова, что-то холодно-хищное родилось в Лидии, и рядом с этим
обозначились жалость к себе самой, недюжинный ум и странная извращенная
гордость в быстрых, решительных поворотах головы.
Изобретатель действовал подобно опытному телевизионному оператору, ни
на минуту не выпускающему из поля зрения мяч во время футбольного матча.
Он работал руками, ногами и головой, одновременно вертел по два, по три
переключателя, нажимал лбом и коленом какие-то кнопки, нацеливаясь на
Заднепровскую тотчас, как она показывалась из-за кулис.
И актриса уже творила чудеса. Взгляд, жест - все было исполнено
значения. В каждой ее реплике возникали и рассыпались миры. Исподволь
входила в театр развеселая дворянская эпоха, вставали белоколонные усадьбы
над морем колосящейся ржи, бравые усачи скакали охотой, брызгало пенное
шампанское, в паркетных залах лакеи зажигали свечи, и маленькая ножка
бежала в вальсе... Входила вместе с Заднепровской эта эпоха и разрушалась,
разваливалась под натискам практичных купцов Васильковых. Зарастали аллеи
в парках, жимолость и ольха забивали брошенные клумбы, гасли и чадили
свечи в залах с выбитыми стеклами. Кончалась дворянская эпоха, воцарялся
денежный мешок.
Зрительный зал подтянулся. Он чувствовал себя свидетелем и участником
великого - разлома времен, движения истории.
- Отлично, отлично, - сопел главреж над ухом Изобретателя. - Все есть.
Вот только если органики еще немножко прибавить. Чуть-чуть.
- Органики? - гордо спросил Изобретатель. Он был уже совсем мокрый. - А
хотите, я сделаю, что актриса вообще забудет, что она на сцене?
Он приник к аппарату, что-то подвернул, чем-то щелкнул. Звонко пролетел
щелчок над головами зрителей, и мгновением позже Заднепровская как-то
внутренне дрогнула, косо пересекла сцену и вышла вперед.
У главрежа сжалось в груди. Он чуть не вскрикнул, потому что ступи
Заднепровская на сантиметр дальше, она упала бы вниз, в оркестр. Но
актриса и не заметила этого. Казалось, у нее действительно потерялось
ощущение, где она и что.
Она заговорила быстро-быстро:
- "Что я терплю! Как я страдаю! Вы знаете мою жизнь в молодости, теперь
при одном воспоминании у меня делаются припадки. Я бы уехала с Лидией к
мужу, но он пишет, чтоб мы не ездили".
Она смерила взглядом Кучумова, себя, губы у нее дрогнули, она пусто
посмотрела в зал. Зрители ахнули, всем сделалось горько, но вместе с тем и
освобождающе счастливо от соприкосновения с высокой красотой правды в
искусстве. Целая жизнь, глупая и никчемная, развернулась перед ними в
маленькой мизансцене, и даже жутко сделалось от того, как много высказали
в нескольких словах драматург и актриса.
- Узнают теперь Бабашкина, - бормотал Изобретатель в ложе. Он уже не
обращал внимания на режиссера. - Я им такие сборы дам по стране, что
закачаются. Все театральное дело реорганизую.
Однако подлинный триумф ожидал его в последнем действии. Главреж
молчал, чтоб не мешать. Невидимые энергетические нити, не прерываясь ни на
секунду, связывали Заднепровскую с хитрой машиной, и актриса
гипнотизировала зал даже просто одним своим присутствием на сцене.
Ей аплодировали, едва лишь она появлялась.
Но и другие актеры тоже поднялись. К принципиально новой трактовке роли
потянулся герой-любовник, играющий Василькова. Он чувствовал, что в
конечной инстанции не он Лидию заставит жить по расчету, а, наоборот,
старшая Чебоксарова с дочерью покажут ему, что такое настоящий
бесчеловечный и безжалостный бюджет. Его обманули и предали, многое
перегорело у него в душе, из хищника он сделался жертвой, а потом снова
стал победителем, но уже другим, суховатым, обожженным и циническим.
Герой-любовник творил бесстрашно, все шло в каких-то слаженных, несущих
его самого ритмах.
Зал завороженно затих. Свершалось таинство на сцене. Живыми сделались
нарисованные морщины, приросли наклеенные усы и эспаньолки, а зеленые
драпри - дырявый, как сито, кусок холста, покрашенный разъедающим
анилином, - стали сосредоточением порока, обличали и намекали на грядущее
возмездие.
Привалившись к косяку дверей, застыли капельдинеры. Гример, портной и
рабочие сцены сгрудились в проходах кулис.
Тишина стояла на улице возле театра. Спали под звездами древние
луковичные купола церкви XVI века и гигантский уэллсовский марсианин -
"строительный кран. В глубинах космоса плыли бессчетные миры-планеты,
бесновались огромные массы раскаленной материи, и в целой Вселенной не
было места лучше, чем маленький городок с его районным театром, сразу
ставшим наравне со всем прекрасным, что сделано людьми и что есть в
мироздании вообще.
Последнее усилие под руководством аппарата Заднепровская сделала в
немой сцене. Уже сказал свое Телятев, уже он обнялся с Кучумовым, а Лидия
подошла к Василькову и робко приникла к нему.
Надежда Антоновна как-то кашлянула и поперхнулась, сосредоточив на себе
внимание зала, подняла руку, желая поправить и прическу и что-то гораздо
большее, а затем бросила руку бессильно, закончив собственную бездумную
жизнь, и целый период жизни русской, и спектакль.
С треском лопнула последняя запасная линза, темнее сделалось на сцене,
но зрители восприняли это как часть режиссерского замысла. Минуту стояла
тишина, потом сорвался шторм, какого не знала еще районная сцена. С
покрасневшими лицами, выкрикивая "Бис!" и отбивая ладони, переглядывались
горожане. Актеры, сразу ставшие усталыми, кланялись и кланялись, выдвигая
вперед Заднепровскую.
Главреж выбежал, затем, при стихающем наконец грохоте аплодисментов,
ворвался опять в первую ложу.
- Замечательно! Великолепно! Вы гений!
У Изобретателя был крайне озадаченный вид.
- Что замечательно?
- То, что вы сделали. Как она играла! Колоссальный успех.
- Ерунда, - сказал Изобретатель с неожиданной злобой. Он держал в руке
провод от своей машины с вилкой на конце. - Ничего не вышло, все это
собачья ерунда. - Он шагнул к штепсельной вилке на стене ложи, ожесточенно
дернул ее и оторвал совсем. - Тут же проводки нет. Она ни к чему не
присоединяется. У вас в театре не монтер, а жулик. Аппарат не работал,
понимаете. Даже не был включен.
- Неужели? - удивился главреж. - Но вот у вас тут зеленый огонек горит.
И желтый...
- Так это от батарейки. Я вам говорю, что сам прибор даже не был
включен. А батарейка от карманного фонаря. Для солидности. Чтоб
производить впечатление. Никто ж не поверит, что у меня электроника, если
зеленого огонька нет. - Он отошел в сторону, высморкался и почему-то вытер
платком глаза. - Всегда что-нибудь помешает чисто провести опыт. Каждый
раз вот так срывается... Но вы-то поняли, что аппарат действует, в
принципе? Когда я на вас наводил, вы же чувствовали?
- Да, да. Конечно, - отмахнулся главреж. - Значит, машина не работала.
Но почему же тогда...
Он задумался.
Текст взят с сайта http://lib.ru
на главную антология "Фантасты об искусстве"
