Антология "Фантасты об искусстве"
Составитель: Алексей Звероловлев

Rambler's Top100
Роберт Шекли.
Па-де-труа шеф-повара, официанта и клиента


--------------------------------------------------------------------------

Robert Sheckley. Pas de Trois of the Waiter and the Customer (1971)
Перевод В.Баканова
__________________________________________________________________________
Origin: FileEcho BOOK
--------------------------------------------------------------------------



     Повар

     События, о которых я хочу вам  рассказать,  произошли  несколько  лет
назад,  когда  я  открыл  лучший  на  Балеарских  островах   индонезийский
ресторан.
     Я открыл ресторан в Санта-Эуалалии-дель-Рио -  небольшом  городке  на
острове Ивиса. В то время в главном городе острова уже  был  индонезийский
ресторан, и еще один - в Пальме. Но все в один голос  твердили,  что  мой,
безусловно, лучший.
     Несмотря на это, нельзя сказать, что дела шли блестяще.
     Санта-Эулалия - крохотное местечко, сюда приезжают отдыхать  писатели
и художники. Это люди весьма бедные, но они вполне  могли  позволить  себе
рийстафель. Так почему бы им не бывать у  меня  чаще?  Уж  явно  не  из-за
конкуренции ресторана Хуанито или той забегаловки, что в Са-Пунте. Отдавая
должное омарам в майонезе у Хуанито и паэлье в Са-Пунте, хочу тем не менее
отметить, что эти блюда в подметки  не  годились  моим  самбала,  соте  из
курицы и особенно свинине в соевом соусе.
     Думаю, что причиной  всему  -  эмоциональность  и  темперамент  людей
искусства,  которым  необходимо  время,  чтобы  привыкнуть  к  новому.   В
частности, к новому ресторану.
     Я сам такой. Вот уже  много  лет  пытаюсь  стать  художником.  Именно
поэтому, между прочим, я открыл ресторан в Санта-Эулалии.
     Арендная плата была невысока, готовил я сам, а подавал клиентам  один
местный паренек, он же менял пластинки  на  проигрывателе  и  мыл  посуду.
Платил я ему мало, но лишь потому, что больше не мог. Это был чудо-парень:
работящий, всегда опрятный и бодрый. Если ему  хоть  немного  повезет,  он
непременно станет губернатором Балеарских островов.
     Итак, у меня был ресторан "Зеленый фонарик", был официант,  а  вскоре
появился и постоянный клиент.
     Я так и не узнал его имени. Американец - высокий, худой,  молчаливый,
с черными как смоль волосами, лет тридцати или сорока. Он приходил  каждый
вечер ровно в девять, заказывал рийстафель, ел,  платил,  оставлял  десять
процентов чаевых и уходил.
     Признаюсь, что насчет постоянного клиента я слегка  преувеличил,  так
как по воскресеньям он ел паэлью в Са-Пунте, а по  вторникам  -  омаров  в
майонезе у Хуанито. Но почему бы  и  нет?  Я  сам  иногда  обедал  у  них.
Остальные пять вечеров сидел у меня, чаще всего в одиночестве, редко  -  с
женщиной, порой - с другом.
     Честно говоря, я мог бы прожить в Санта-Эулалии,  имея  одного  этого
клиента. Не на очень широкую ногу, но мог. Тогда все было очень дешево.
     Разумеется, оказавшись  в  такой  ситуации,  когда  более  или  менее
зависишь от одного  посетителя,  начинаешь  относиться  к  нему  с  особым
вниманием.
     Я жаждал  угодить  ему  и  стал  изучать  его  вкусы  и  пристрастия.
Постоянному клиенту я подавал особый рийстафель - на тринадцати  тарелках.
Стоило это триста песет - по тем временам около пяти долларов.  Рийстафель
- значит "рисовый стол". Это голландский вариант индонезийской  кухни.  На
центральное блюдо  выкладывается  рис  и  поливается  саджором  -  овощным
соусом.  Затем  вокруг  сервируются  такие  блюда,   как   говядина-кэрри,
"сате-баби"  -  свинина  в  ореховом  соусе,   жареная   на   вертеле,   и
"самбал-уданг" - печенка в соусе "чили". Все это дорогие яства, потому что
в основе их - мясо. Кроме того, подаются самбал с говядиной, "перкадель" -
яйца с мясной подливкой и различные  овощные  и  фруктовые  блюда.  Ну  и,
наконец, арахис,  креветки,  кокосовый  орех,  жареный  картофель  и  тому
подобное.
     Все подается в маленьких овальных мисочках и  производит  впечатление
целого вагона еды.
     Мой клиент обычно ел с хорошим аппетитом  и  приканчивал  восемь  или
десять блюд плюс половину  риса  -  отличный  результат  для  любого  лица
неголландского происхождения.
     Увы, меня это уже не удовлетворяло. Я заметил, что клиент никогда  не
есть печенку, поэтому "самбал-уданг" пришлось заменить на  "самбал-ати"  -
тот же самбал, только с креветками.  Креветки  клиент  поглощал  с  особым
удовольствием, особенно когда я не жалел его любимой ореховой подливки.
     Спустя некоторое время он стал прибавлять в весе.
     Это воодушевило меня. Я удвоил порции картофельных палочек  и  мясных
шариков. Американец стал есть как истинный голландец. Он быстро полнел.
     Через два месяца в нем было фунтов десять или двадцать лишнего  веса.
Меня это не беспокоило, я стремился превратить клиента в раба моей  кухни.
Я купил глубокие миски  и  подавал  теперь  удвоенные  порции.  Я  заменил
"сате-баби" на "баба-траси" - свинину  в  креветочном  соусе,  так  как  к
арахисовой подливке клиент теперь не притрагивался.
     На третий месяц он перешел границу тучности - в основном из-за риса и
острого соуса. А я стоял у плиты, как органист за пультом органа, и  играл
на его вкусовых сосочках. Он склонял над мисками свое круглое и  блестящее
от пота  лицо,  а  Пабло  крутился  рядом,  меняя  блюда  и  пластинки  на
проигрывателе.
     Да, теперь стало ясно: этот человек полюбил мою кухню. Его ахиллесова
пята находилась в желудке, если так можно выразиться. Этот  американец  до
встречи со мной прожил тридцать или сорок лет на  белом  свете  и  остался
худым. Но откуда берется худоба? Я думаю,  причина  -  в  отсутствии  еды,
отвечающей вкусу данного индивидуума.
     Я выработал  теорию,  согласно  которой  большинство  худых  людей  -
потенциальные толстяки, просто не нашедшие  своей  потенциальной  пищи.  Я
знавал одного тощего немца, который прибавил  в  весе,  когда  вел  монтаж
оборудования  в  Мадрасе  и  столкнулся  с  совершенно  новыми  для   себя
юго-восточными яствами. И еще одного прожорливого  мексиканца-  гитариста,
игравшего в лондонском клубе: он утверждал, что  полнеет  только  в  своем
родном городе - Морелии; причем во всей центральной Мексике  любая  другая
пища на него вовсе не  действовала,  а  вот  в  Оахаке,  как  бы  ни  были
превосходны блюда, он неизменно худел. И знал англичанина, который большую
часть жизни провел в Китае. Так вот, он заверял меня, что  не  может  жить
без сычуаньской пищи, что кантонская или шанхайская кухни  его  совершенно
не удовлетворяют и что различия между кухнями в  разных  провинциях  Китая
гораздо больше, чем в Европе.  Этот  мой  знакомый  жил  в  Ницце,  вкушал
провансальские блюда разнообразя их красным соевым творогом, соусом "амой"
и бог весть еще чем. И жаловался мне, что у него собачья жизнь!
     Как  видите,  поведение  моего  американца  вполне   объяснимо.   Он,
совершенно очевидно, относился к числу людей, не нашедших  своей  пищи.  И
теперь, поедая рийстафель, наверстывал упущенное  за  тридцать  или  сорок
предыдущих лет.
     Истинный повар должен чувствовать ответственность за своего  клиента.
В конце концов повар - тот же кукловод:  он  манипулирует  клиентами,  как
марионетками, играя на их вкусовых пристрастиях.
     Но я-то  не  истинный  повар,  я  простой  итальянец  с  необъяснимым
пристрастием к рийстафелю. Самое горячее мое желание - стать художником.
     Я продолжал пичкать клиента рисом.  Теперь  мне  казалось,  что  этот
человек полностью в моей власти. Бывало, ночами я  просыпался  в  холодном
поту: мне снилось, что  он  поднимает  расплывшееся  лунообразное  лицо  и
говорит: "Вашему "самбал-удангу" не хватает пикантности. Дурак я был,  что
ел у вас! Наши отношения кончены".
     И я безрассудно увеличивал порции, заменил вареный рис на  жареный  в
масле с шафраном и добавил цыпленка в соусе "чили" с арахисом.
     Мне казалось, что мы оба - я у плиты, а он за столом  -  пребывали  в
каком-то бредовом состоянии. Он чудовищно раздался - этакая колбаса, а  не
человек, - каждый лишний фунт его веса служил доказательством моей власти.
     А затем внезапно наступил конец.
     Я как раз приготовил деликатес - "самбал-ати" - чистое безумие с моей
стороны, если учесть вздувшиеся цены.
     Но американец не пришел, хотя я задержал закрытие на два часа.
     И на следующий вечер он не пришел.
     На третий - тоже.
     На четвертый день он вошел, неуклюже переваливаясь, и сел за столик.
     Ни разу за все время я не заговаривал со своим  клиентом.  Но  в  тот
вечер я осмелился подойти, слегка поклонился и вежливо сказал:
     - Вы пропустили несколько вечеров, майн херц.
     - Да, к сожалению, я не мог прийти, - ответил он.
     - Надеюсь, ничего страшного?
     -  Нет,  просто  легкий  сердечный  приступ.  Но   доктор   советовал
отлежаться.
     Я поклонился. Пабло ждал от меня  указаний.  Американец  заправил  за
воротник гигантскую красную салфетку, купленную специально для него.
     Только сейчас я наконец осознал, о чем должен был давно задуматься: я
убиваю этого человека!
     Я взглянул на горшки с мясом, на блюда с гарнирами, на  горы  риса  и
острых приправ. Это были орудия медленной смерти.
     И я закричал:
     - Ресторан закрыт!
     - Но почему? - изумился клиент.
     - Мясо подгорело, - ответил я.
     - Тогда подайте мне рийстафель без мяса, - сказал он.
     - Это невозможно, - возразил я. Рийстафель без мяса - не рийстафель.
     В глазах клиента появилась тревога.
     - Ну так приготовьте омлет - и положите побольше масла.
     - Я не готовлю омлеты.
     - Тогда свиную котлету - и пожирнее.  Или,  на  худой  конец,  просто
горшочек жареного риса.
     -  Майн  херц,  кажется,  не  понимает,  -  сказал  я.  -   Я   подаю
исключительно рийстафель и делаю его по всем правилам - или вообще  ничего
не готовлю.
     - Но я голоден! - воскликнул клиент плаксивым голосом.
     - Можете полакомиться омарами в майонезе  у  Хуанито  или  паэльей  в
Са-Пунте. Вам не  привыкать,  -  добавил  я,  не  в  силах  удержаться  от
сарказма.
     - Я не хочу! - закричал он, едва не рыдая. - Я прошу рийстафель!
     - Тогда езжайте в Амстердам! - заорал я,  сбросил  горшки  на  пол  и
выбежал из ресторана.
     Я сложил вещи и незамедлительно уехал на Ивису, в самый раз успел  на
ночной теплоход в Барселону, а оттуда вылетел в Рим.
     Согласен, я был груб с клиентом. Но - в силу необходимости. Надо было
сразу пресечь его прожорливость. И мою собственную беспечность.
     Мои дальнейшие странствия не имеют отношения к этой истории.  Добавлю
лишь, что на греческом острове Кос я держу лучший  ресторан.  Я  составляю
рийстафель с математической  точностью  и  ни  грамма  не  прибавляю  даже
постоянным клиентам. Никакие сокровища меня не заставят  увеличить  порцию
или дать добавку.
     Я часто думаю: что стало с тем американцем и Пабло, плату которому  я
выслал из Рима?
     Я все еще пытаюсь стать художником.


     Официант

     Эти события произошли несколько лет назад, когда я работал официантом
в индонезийском ресторанчике в Санта-Эулалии-дель-Рио на Ивисе,  одном  из
Балеарских островов.
     Я был еще мальчишкой, мне не исполнилось и весемнадцати. На  Ивису  я
попал в составе команды французской яхты. Капитана уличили в  контрабанде,
судно конфисковали. Так я остался на Ивисе и переехал в Санта-Эулалию. Сам
я родом с Мальты и  обладаю  природными  способностями  к  языкам.  Жители
местечка считали, что я из Андалузии, а иностранная колония  принимала  за
местного.
     Поначалу  я  вовсе  не  собирался  долго  задерживаться  в  ресторане
голландца. Слишком уж мизерное жалованье он платил.
     Но вдруг я обратил внимание на его пластинки.
     У голландца оказалось прекрасное собрание джазовой музыки.
     В ресторане был неплохой проигрыватель, усилитель и колонки,  по  тем
временам - превосходная техника.
     Голландец совершенно не разбирался в музыке, даже  вовсе  не  обращал
нее внимания, полагая джаз некоей обеденной атрибутикой - вроде  свечей  в
серебряных подсвечниках.
     Но я, Антонио Варга (он звал меня Пабло), страстно любил музыку.  Еще
в детстве я научился играть на  трубе,  гитаре  и  пианино.  Чего  мне  не
хватало - так это глубокого и тонкого знания джазовых форм.
     Я пошел в услужение к голландцу, чтобы получить возможность постоянно
слушать пластинки, изучать американские идиомы и  готовить  себя  к  жизни
музыканта. Он мог бы мне совсем ничего не платить - хватило бы одного  Луи
Армстронга.
     Я привел пластинки в  порядок,  расставил  их  по  системе,  заставил
хозяина заказать в Барселоне головку с алмазной иглой, переместил колонки,
чтобы избежать искажений,  и  сам  составил  несколько  отличных  джазовых
программ.
     Чаще всего я начинал с "Мрачного настроения"  в  исполнении  оркестра
Дюка Эллингтона, затем  переходил  к  Стену  Кентону  и,  чтобы  разрядить
обстановку, заканчивал "Прощальным блюзом" Эллы Фицджеральд.
     Скоро я обратил  внимание,  что  вся  аудитория  состоит  из  одного-
единственного человека, не считая меня и голландца.
     Да, у меня появился слушатель - высокий, худой, молчаливый  британец,
явный поклонник джаза.
     Я заметил,  что  он  ест  в  соответствии  с  музыкой  -  медленно  и
меланхолично, если я ставил "Не надо грустить", отрывисто и быстро,  когда
звучал "Караван".
     Более того, в зависимости от выбираемой мной музыки явно менялось его
настроение. Эллингтон и Кентон возбуждали его: он жевал  яростно,  отбивая
левой рукой такт. Чарли Барнет действовал расслабляюще, я бы даже  сказал,
угнетающе - каким бы ни был темп вещи, британец ел медленно, поджав губы и
нахмурив брови.
     Если вы фанатичный меломан и, так же как я, истинный музыкант в душе,
вы поймете завладевшее мной стремление пленить единственного слушателя.
     Сперва я прошелся по Эллингтону и Кентону, потому  что  все  еще  был
уверен в себе. Мне так и не удалось  приучить  британца  к  монументальным
фантазиям Чарли Паркера, а Барнет просто действовал ему  на  нервы.  Но  я
привил ему любовь к  Луи  Армстронгу,  Элле  Фицджеральд,  Эрлу  Хейнсу  и
"Современному джаз-квартету". Я  совершенно  точно  определил  музыкальный
вкус британца и составлял программу на вечер специально для него.
     Британец  был  самозабвенным  слушателем.  Но  за  музыку,  увы,  ему
приходилось расплачиваться: изо  дня  в  день  он  вынужден  был  давиться
рийстафелем голландца - жуткой  мешаниной  из  тушеного  по-всякому  мяса,
чрезмерно острого и однообразно политого соусом "чили".  Отвертеться  было
невозможно: голландец не любил, чтобы люди торчали в ресторане, не  сделав
заказ. Стоило вам войти - и он тут же совал меню, а как только вы  доедали
последнее  блюдо  -  выкладывал  на  стол  счет.  Может   быть,   подобное
обслуживание принято  в  Амстердаме,  но  в  Испании  такого  не  примлют.
Иностранной колонии в Санта-Эулалии, проникнутой испанским  духом  больше,
чем сами испанцы, это не нравилось. Таким образом, из-за своей грубости  и
жадности голландец мог положиться только на одного постоянного  клиента  -
на англичанина, который в действительности-то приходил слушать музыку!
     Немного погодя я заметил, что мой слушатель стал прибавлять  в  весе.
Поразительно, какое  влияние  может  оказывать  джаз!  Была  здесь  и  моя
скромная  заслуга  -  ведь  программы,  которые  я   составлял,   помогали
поклоннику музыки справляться с тяжелым немузыкальным рийстафелем.
     Я был тогда молод и беспечен. Я со страстью стремился покорить  этого
человека, подчинить его Армстронгу и себе.
     Англичанин полнен. Мне следовало  бы  ставить  что-нибудь  строгое  и
аскетичное, вроде  Бейдербека  или  прочих  формалистов  диксиленда.  Они,
правда, были не  в  его  вкусе,  но  непременно  оказали  бы  сдерживающее
воздействие. Однако я бесстыдно потакал его желаниям.
     Однажды вечером в качестве музыкальной шутки я поставил  миллеровскую
"Нитку жемчуга" - милую непритязательную  мелодию.  И  сразу  увидел,  что
англичанину нравится "свинг".
     Конечно, мне бы просто  оставить  это  без  внимания.  Британец  явно
обладал талантом слушателя, но он был музыкально не  образован.  Я  должен
был обучить его, показать то  великое,  на  что  способна  музыка,  однако
вместо этого я потворствовал его сентиментальности: ставил Гленна Миллера,
Томми Дорси, Гарри Джеймса.  Я  немного  приходил  в  себя,  слушая  Бенни
Гудмена, и тут же падал на самое дно, беззастенчиво крутя Вэна Мунро.
     Это ужасно - иметь такую власть над человеком. Месяца через два я мог
вертеть своим слушателем с такой же легкостью, с какой крутил пластинки.
     Хозяин ресторана тщеславно считал, что клиента привлекают его  яства.
На самом деле это я заставлял его есть.
     Иногда, когда я ставил "Поезд" или, например, "Блюз  на  улице  Бил",
англичанин  мрачнел  и  раздраженно  откладывал  вилку.  Тогда  я   быстро
переключался на "Нитку жемчуга", или "Грустный вечер" Гленна Миллера,  или
"Розовый коктейль для скучающей леди". А то взбадривал  англичанина  Гарри
Джеймсом или Томми Дорси.
     Подобная музыка действовала на него как наркотик.  Покачивая  в  такт
головой, со слезами на глазах он брался за столовую ложку. А  я  продолжал
вертеть им, не задумываясь, куда это приведет.
     Однажды британец не явился в ресторан.
     Не было его и на следующий вечер, и в течение еще нескольких дней.
     Наконец он пришел, и хозяин - опасаясь,  понятно,  за  свой  основной
источник дохода - осведомился о здоровье британца.
     Тот ответил, что у него было обострение язвы, но сейчас все хорошо.
     Хозяин кивнул и отправился стряпать свою дьявольскую еду.
     Англичанин взглянул в мою сторону и впервые обратился персонально  ко
мне (помню, Стен Кентон наигрывал "Вниз по Аламо"):
     - Простите, пожалуйста, не будете ли вы так добры поставить "Луну над
Майами" Вэна Мунро?
     - Конечно, с удовольствием, - ответил я и  подошел  к  проигрывателю.
Снял пластинку Кентона. Достал Мунро. И в  этот  миг  понял,  что  убиваю,
буквально убиваю британца.
     Он превратился в музыкального наркомана и жить не мог без  пластинок.
Но слушал их только здесь, обжираясь рисом и самбалом,  которые  разъедали
слизистую его желудка.
     - Никакого Вэна Мунро! - крикнул я.
     Британец пораженно замигал заплывшими глазами. Из кухни вышел хозяин,
удивленный, что я повысил голос.
     - Может быть, Гленн Миллер?.. - промямлил англичанин.
     - Ни за что!
     - Томми Дорси?
     - Исключено.
     Несчастный затрясся, челюсти его задрожали.
     - Ну хоть Дюк Эллингтон! - взмолился он.
     - Нет!
     - Пабло, ты ведь любишь Дюка Эллингтона! - воскликнул хозяин.
     -  Поставьте  Бейдербека  или  хотя  бы  "Современный  джаз-квартет"!
Что-нибудь!!!
     - С вас достаточно, - сказал я британцу. - Концерт окончен.
     И со страшной силой грохнул кулаком по усилителю.  Внутри  зазвенели,
разбиваясь, лампы.
     Клиент с хозяином лишились дара речи.
     Я вышел, даже не потребовав плату за две недели, на попутных добрался
до Ивисы, а там сел на теплоход до Марселя.
     Теперь я довольно известный саксофонист. Меня можно  услышать  каждый
вечер,  кроме  воскресенья,  в  клубе  на  улице  Ашетт  в  Париже.   Мною
восхищаются, слушатели  ценят  классическую  ясность  и  чистоту  формы  и
уважают как приверженца диксиленда.
     И все же  на  моей  совести  остался  грех  -  тот  самый  несчастный
англичанин. Я искренне сожалею о случившемся.
     И часто задумываюсь: что же случилось с моим  хозяином  и  постоянным
клиентом?


     Клиент

     Я взял грех на душу много лет назад  в  маленьком  испанском  городке
Санта-Эулалия-дель-Рио; до сих пор не признавался в этом  ни  одной  живой
душе.
     Я отправился в Санта-Эулалию, чтобы написать книгу. Со  мной  поехала
жена. Детей у нас не было.
     Во время моего пребывания там какой-то финн или скорее мадьяр  открыл
ресторанчик, где подавали рийстафель. Сие событие с  одобрением  встретила
вся иностранная колония. До тех пор мы выбирали между омарами в майонезе у
Хуанито и паэльей в Са-Пунте. Готовили и там и там отлично, но  ведь  даже
самые изысканные яства рано или поздно приедаются.
     Многие из нас стали столоваться у финна, где всегда  царила  какая-то
живая атмосфера.  Добавьте  к  этому,  что  у  венгра  была  замечательная
коллекция пластинок. Такое место не могло не пользоваться успехом.
     Моя жена была замечательная женщина,  но  готовила  она  из  рук  вон
плохо. Я обедал у мадьяра пять раз в неделю и стал одним из его постоянных
клиентов. Через некоторое время я обратил внимание на официанта.
     Молодой,  лет  шестнадцати  или   семнадцати,   он,   по-моему,   был
индонезийцем  -  оливковая  кожа,  иссиня-черные  брови  и  волосы.  Сущее
удовольствие было смотреть, как он - гибкий, изящный,  быстрый  -  носится
вокруг, подавая блюда и меняя пластинки. Я любовался юношей, как  любуются
греческой скульптурой или  статуями  Микеланджело,  и  получал  от  этого,
невинного  в  сущности,  занятия  эстетическое  наслаждение.  Кроме  того,
индонезиец отлично вписывался в повесть, над которой я в то время мучился:
такого героя я долго и безуспешно искал.
     Я проводил в ресторане все вечера и сидел допоздна. Повар подавал мне
гигантские порции, и я ел, благодарный, что могу задержаться.
     Жена моя к тому времени вернулась в Соединенные Штаты.
     Естественно, я полнел от этого. Кто в состоянии съедать каждый  вечер
три фунта риса с мясом и  не  полнеть?  Увлеченный  созерцанием  юношеской
красоты, переполненный мыслями  о  будущей  книге,  я  забросил  друзей  и
перестал следить за своей внешностью. Каждый вечер,  когда  я  выходил  из
ресторана, живот мой стонал, переваривая чрезмерно острую пищу. Я  ложился
в постель, думая о чувстве прекрасного, о литературе и с нетерпением  ждал
следующего вечера.
     Не знаю, сколько это могло продолжаться и куда могло меня завести.  Я
терял свою застенчивость, терял гордость. И тут я кое-что заметил.
     Я понял, что я остался единственным  клиентом  ресторана,  и  глубоко
задумался. Пускай я растерял всех  друзей  и  знакомых  -  но  почему  они
перестали обедать  в  этом  ресторане?  Все  было  без  изменений  -  еда,
музыка... Все, кроме меня.
     Как-то  раз,  расправляясь  с  очередной  порцией  самбала,  я  вдруг
необыкновенно отчетливо осознал, как чудовищно растолстел. Я  взглянул  на
себя со стороны и увидел... отвратительного типа, от одного вида  которого
воротит с души. Никто не захочет есть с ним в одной компании.
     И тут до меня дошло: именно я причина того, что венгр  растерял  всех
своих клиентов. Какой нормальный человек станет любоваться мной? А ведь  я
просиживал там все вечера.
     Либо подобное озарение должно немедленно привести к действию, либо  я
навсегда потеряю уважение к себе.
     Я с грохотом отодвинул стул  и  поднялся  -  нельзя  сказать,  что  с
легкостью. Повар и официант  озадаченно  глядели,  как  я,  переваливаясь,
направляюсь к двери.
     Повар закричал:
     - Я плохо приготовил?!
     - Дело не в еде.
     Юноша потупился:
     - Должно быть, я обидел вас, поставив скверную пластинку?
     - Наоборот, - ответил я.  -  Вы  радовали  меня  чрезвычайно.  Я  сам
оскорбил вас сверх всякой меры.
     Они не поняли.
     Повар воскликнул:
     - Может, попробуете свининки? Свежая, с пылу, с жару!
     Юноша сказал:
     - Есть новая пластинка Армстронга, вы ее еще не слышали.
     Я остановился в дверях.
     - Благодарю вас обоих. Вы добрые люди. Но мне лучше уйти.
     Я вернулся домой, сложил  чемодан,  вызвал  такси  и  поздно  вечером
вылетел с Ивисы в Барселону.
     Много лет прошло с тех пор. Я живу сейчас в Сан-Мигеле-де-Альенде,  в
Мексике, с новой женой и двумя детьми.
     Я часто думаю, как сложились судьбы повара и официанта.  Насколько  я
понимаю, они должны процветать в Санта-Эулалии. При условии, конечно,  что
мое безобразное поведение не погубило репутацию ресторана.
     Если так, чрезвычайно об этом сожалею.
     Я все еще пытаюсь стать писателем.



Текст взят с сайта http://lib.ru

на главную    антология "Фантасты об искусстве"

Рейтинг@Mail.ru Rambler's Top100
Hosted by uCoz